поверить я, о Талай, в причастность Геракла к тому скверному злодеянию, в коем ты обвиняешь его. Разве может великий герой, освободивший Фивы от рабской дани Орхоменам, запятнать свою честь преступлением и пролить невинную кровь в стенах моего дворца? Но все же, дабы рассеять твои подозрения, я призову Геракла к себе и сам спрошу его, что думает он о причастности своей к смерти моего советника.
Сказав так, царь велел позвать Геракла; когда же герой предстал пред ним, Креонт обратился к нему со следующей речью:
– О Геракл, весть о твоих заслугах и подвигах разнеслась по всему городу, и ты заслужил себе всеобщий почет за свое несравненное мужество, явленное тобой во время борьбы с неправедным Эвритом. Скажи же, есть что-нибудь, что тяготит твою душу и о чем ты хотел бы попросить моей помощи?
– Нет, о царь, я всем доволен и не испытываю никоей нужды. Единственное желание мое – увековечить свое имя новыми подвигами, ибо иногда я чувствую, как стены дворца начинают тяготить мою душу, жаждущую вкусить прелесть героических приключений.
Тогда Креонт, поняв, что не сможет добиться признания Геракла избранным им путем, решил открыто спросить героя о его причастности к преступлению.
– Моих ушей достигают слухи, – спокойно сказал он, – что Пилемон, мой ближайший советник, сегодня таинственно погибший, принял смерть по твоей вине, о Геракл. Что же ты думаешь об этом?
– Слухи о моей виновности есть всего лишь слухи, созданные моими врагами с целью обесчестить меня и добиться моего очередного изгнания, – невозмутимо отвечал Геракл, не сводя взора с царя.
«Неужели Талай намеренно очернил предо мною имя Геракла, чтобы я, поддавшись на его правдоподобную клевету, предал суду невинного героя?»
Подумав так, Креонт сказал Гераклу:
– Кто же желает твоей гибели, о герой? Скажи лишь имя одного из сих изменников, и я немедля покараю его.
– О Креонт, я не знаю своих врагов, однако убежден, что они многочисленны и коварны.
Выслушав слова героя, Креонт, не смея более мучить Геракла, о коем по-прежнему был сложен наилучшего мнения, отпустил его, а сам предался тягостным раздумьям. Он мог бы забыть о страшном происществии, но при всяком воспоминании о Талае наполнялся удушающей печалью, осознавая необходимость немедленного раскрытия таинственного убийства. Сежду тем Талай, слушавший за дверью весь разговор царя с Гераклом, вновь явился к Креонту и спросил его:
– Что же ты думаешь, о Креонт, о Геракле?
Услышав это, уставший от собственных дум и внутренней борьбы Креонт ответил:
– Я поручаю тебе, о Талай, самому взяться за разрешение злополучного происшествия, всколыхнувшего в сей день наши души.
Внутренне обрадованный возможностью скорой расправы с Гераклом, Талай смиренно улыбнулся и, преклонившись на прощание перед Креонтом, покинул царские покои, чтобы незамедлительно устроить изгнание из дворца