на диване. К тому же сейчас я просто не готова смотреть ему в глаза.
Не знаю, смогу ли я когда-нибудь снова посмотреть ему в глаза, но я точно знаю, что сейчас я еще не готова.
Однако вампиры обладают невероятно острым слухом, и как бы Хадсон ни пытался убедить меня в обратном, у него чуткий сон. Так что когда я спускаю воду в туалете, он уже стоит в дверях.
– Как ты? – тихо спрашивает он и достает из шкафчика для белья махровую салфетку.
– Я в порядке. Думаю, я съела слишком много тыквенного пирога.
– Да уж, чего-то явно было слишком много, – отзывается он и смачивает салфетку холодной водой. – Положи ее на шею. Это поможет тебе справиться с тошнотой.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я, просто любопытствуя, а не споря. – Неужели у вампиров тоже бывают такие проблемы?
Я подхожу к раковине, чтобы взять зубную щетку и пасту, когда он отвечает:
– Вообще-то нет. Но мы знаем, когда в сонной артерии особенно сильный ток крови. – Его клыки блестят в широкой улыбке. – Так что совершенно очевидно, что если приложить к ней холодный компресс, это может помочь.
– А, ну да. – Я неуверенно улыбаюсь после того, как чищу зубы и прополаскиваю рот водой. – Все дело в сонной артерии, ясен пень.
На мгновение я вспоминаю, как Джексон касался губами моей шеи прежде, чем вонзить в нее клыки. Я чувствую, как у меня вспыхивают щеки, и внезапно мне начинает казаться, что в ванной слишком тесно. Странно думать о таких личных вещах, когда Хадсон стоит совсем рядом – в двух футах от меня.
– Мы не могли бы вернуться в комнату? – тихо спрашиваю я, не желая протискиваться мимо него, но очень желая поскорее выбраться отсюда.
– Конечно. – Он тут же делает шаг назад. – Ты точно в порядке?
– Да, со мной все нормально, честное слово.
Но как только мы добираемся до моего дивана, взгляд Хадсона падает на раскрытый дневник.
– Что, легкое чтение? – спрашивает он, приподняв бровь.
– Прости. Прости. – И я порывисто заключаю его в объятия.
Не знаю, кто из нас потрясен больше – он или я.
– Все… в порядке, – ошарашенно бормочет он.
Но я только обнимаю его еще крепче – похоже, мои руки действуют сами по себе, – обнимаю так, как его еще никто никогда не обнимал. Как его всегда должны были обнимать.
Его мать.
Его отец.
Джексон.
Лия.
Все те, кто должен бы был его любить. Кто должен был заботиться о нем.
В ответ он неуклюже гладит меня по голове. И бормочет:
– Ну хватит, – с сильным британским акцентом.
Я все никак не разжимаю объятий, не отпускаю его.
И в конце концов его руки обхватывают мою спину. Медленно, неуверенно, робко, как будто он понятия не имеет, как нужно обнимать. А затем он тоже крепко сжимает меня. Так крепко, что я едва могу дышать. И это хорошо, очень хорошо.
Наконец он отстраняется.
Я отпускаю его, ожидая, что он отодвинется –