плеванием, говорением и кружкой.
Герой постоял, послушал, подумал и, уставши, обратил внимание на трактирщика… Не тот.
Затем направился в какой-то особо затемненный угол, за столом которого сидел один пожилой уже мужик и странно рассматривал надписи своих же прошлых посещений.
Он окинул его взглядом
– Здравствуйте. Кель Дельвинг?..
– Я. Здравствуйте.
– Вернулись?
– Да. Скучали?
– Нет. Не приходится в последние времена…, – вылилось многозначительное.
– А-а, – протянул в ответ Кель, тоже многозначительно. Сел, отпил из чужого. – А знаете ли что? А? Мне сегодня здешний трактирщик «к черту королей» – говорит. А? Как вам?
– Этот, что-ли? – удивленно спросил мужик.
– Вообще-то не он; точнее – сон. Впрочем, я уже и не знаю, что сон, а что – не сон.
Следующий и последующие дни воспринялись Келем ломтиками резанного черного хлеба: такими же однообразными, одними на других похожими и «невкусными». Более того, они смешались в какой-то единый комок, и Кель напрочь потерял способность восстановить хронологию того периода. Воспоминания обо всем этом являлись какой-то неразборчивой массой малопонятных сцен и картин, которые вдруг вскакивали в голове и тут же испарялись. Чаще всего это был человек, наблюдаемый им с балкона замка и который бросал странные взгляды по направлению к нему. Человек этот шел, но, вероятно, никуда определенно: видимо, вышел на прогулку ради своего занятия в таинственность.
Была даже очень важная и любопытная новость, насчет которой он действительно не мог бы сказать: когда и от кого он ее получил. На самом же деле получил он ее от придворного слуги в первые же пять минут своего пробуждения в день, сменивший ночь приезда.
– Какая же, однако, сволочь! – вымолвили его губы в миг, который стал выходом из оцепенения. Тут-то ему в голову и ударилось, что невольно, за время пребывания в городе, то есть неделю, он сам заразился всеобщей ненавистью. Кель огляделся, как будто проснувшись, будто только придя в себя. Но вокруг никого не было, а точнее, людей-то много было, – его собеседник как-то вдруг испарился, оставив лишь смутное о себе воспоминание. И Кель, стоя в середине людского потока на рынке, стал припоминать… Нет, забываться-то нечему, он не уверен только: недавно это было с ним или, скажем, день назад? Этот ему говорил примерно о том же, о чем говорил мужик из трактира в тот вечер. Но говорившееся все окрашивалось исключительно хорошим, мол, благодарим за блага короля…Только вот Кель все равно выругался так, как выругался прежде. Что ж, почему убежал – это ясно. «Впрочем, лица никак не припомню…»
Ненавистью(к чему – известно) дышал и заражался весь город. Что говорилось, то обязательно сводилось к королю, что, в свою очередь, лишь разжигало злобу, пусть даже речь шла о вещах незначительных. Ну, а этакими легкими, средоточием гнева, являлся городской рынок, который был данным товаром набит, и на который люди, кажется, только за ним и приходили. Ральский прочно въелся в это место, столь сильно, что