вас зовут?
Я мотнула головой, у меня к переднику приколота бумажка с треклятым «Лорри».
– Вы прокляты. – Зачем об этом говорить? Будто он сам не знает. Я зажмурилась, я протянула руку к его груди: – Позволите помочь?
Он с благодарностью кивнул. Будто у него выбор есть?
– Вы маг?
– Отчасти. Я не сниму, а только ослаблю. Этого хватит, чтобы добраться туда, где вам по-настоящему помогут.
Или просто дожить до утра. Мне нужны трупы за стойкой. Хватило вчерашнего дебоша.
– Сомневаюсь, что мне по-настоящему помогут, – он горько усмехнулся. Он прав.
– И всё же?
Кивнул. Я подошла ближе: гнилостный запах оглушает, чернота липнет к коже. Мыться придется долго, буду скрести себя мочалкой, пока не проскребу насквозь. Я прикоснулась к его груди, мои запястья обвили тени. Сердце у него сильное, значит ещё поживёт, вторую руку я опустила пониже – на живот, почти все проклятья гнездятся в животе. Тяну. Клубок прошёл сквозь рубашку, прошёл и вспыхнул в моей ладони. Это только след. Значит в голове. Тут я точно не помогу.
«Линонум саверли корлей, филоли сарви», – прошептала я, как учили шептать: холодно и властно. Я не боюсь проклятий, ему некуда во мне угнездиться. Моя кожа сплошь белый пламень, я дневной свет.
Он стиснул зубы и очень тихо застонал. Над его черными волосами повис черный венец.
«Лаверли воти», – я стягиваю и сжигаю.
Он весь в поту выдыхает, вздыхает, хрипит, мучается, но глаза его уже почти просветлели. Он задышал нормально, задышал и посмотрел на меня светлыми ясными глазами.
Я отшатнулась, схватилась за стойку, теперь мне нужно отдышаться.
Он хотел что-то мне сказать. «Лорри!», – раздалось из кухни.
– Постараетесь не умереть.
Я не дала ему заговорить, оттолкнулась от стойки, точно от стенки бассейна, сбежала.
На кухне в меня ткнули подносом, только и успела схватить. Поднос качнулся задребезжали тарелки. После того что я сделала, нужно спать, а не вот это.
– Ты где шляешься? – рявкнул Чёрив. Брюхо Чёрива нависло над чаном.
– Человеку в зале стало плохо, – отмахнулась я устало, – вам же не нужен труп?
Чёрив плюнул и махнул рукой, и снова вернулся своему рагу, или чего он там варит. «Шустрей давай», – прилетело мне в спину.
***
В нашей комнате тихо и темно. Я открыла окно, включила ночничок, верхнего света нет: Чёрив пожадничал люстру. За окном стрекочут цикады. За окном густая чернота и прохлада. Я одолжила у Ники портняжные ножницы, Ника шьёт платья, не как мы, когда носить совсем нечего и приходится перекраивать старьё, а по-настоящему, настоящие красивые платья. Ника не училась в Академиях, Нике не пришлось на второй год менять профиль – с архитектурного переходить на военное дело. Когда я стою здесь, одна полудохлая от усталости в куцем коричневом платьишке, которое мне вдобавок ещё и велико, маленькая, серая, тонкокостная, как дворовая кошка; кажется, никакого Брумвальда не было и разведчицей я никогда не была. Здесь