так, будто и не умирал. Чума коснулась его утром, и уже до заката солнца его заколотили в гроб и похоронили в большом семейном склепе: в холодном и менее прекрасном месте, чем его большая мраморная вилла вон там, на высоте. Когда я услышал эту новость, я сказал Мадонне, что она поступила зло. О, да! Я справедливо упрекнул ее. Она – женщина и капризная, хороший выговор привел бы ее в разум. Сами посудите! Я – друг и Богу, и чуме, но они оба сделали глупость, когда забрали графа Фабио Романи».
Я уже начал было говорить, но быстро напустил на себя безразличный вид.
«Точно! – сказал я беспечно. – Но кто он был такой, чтобы не умереть, как прочие люди?»
Старик оставил свои льстивые интонации и уставился на меня острыми черными глазами.
«Кто он был такой? Кто он был такой? – вскричал он пронзительным голосом. – Он! Очевидно, что вы ничего не знаете о Неаполе. Вы не слыхали о богатом Романи? Слушайте, вы, я хотел бы, чтобы он жил. Он был умен и смел, но я жалею его не за это, нет! Он был добр к беднякам, он отдавал сотни франков на благотворительность. Я часто видел его, я видел, как он женился». И здесь его пергаментное лицо изобразило выражение самой злостной жестокости. «Тьфу! Я ненавижу его жену – притворная, изворотливая тварь, как белая змея! Я смотрел на них обоих из-за уличных углов, когда они ехали в прекрасном экипаже, и задавался вопросом, чем все это закончится: кто из них одержит победу раньше? Я хотел, чтобы он победил, и я даже помог бы ему убить ее, да! Но на сей раз святые сделали ошибку, поскольку он мертв, а у той чертовки есть все. О, да! Бог и чума сделали глупость на этот раз».
Я слушал старого негодяя с возрастающим отвращением и все же не без любопытства. С чего бы ему так ненавидеть мою жену? Возможно, дело было в том, что он на самом деле ненавидел всех молодых и красивых людей. И если он видел меня так часто, как утверждал, то должен был знать меня в лицо. И отчего же он не признавал меня теперь? Следуя этой мысли, я сказал вслух:
«А как выглядел этот граф Романи? Вы сказали, что он был красив собой, а высокий или низкий, темноволосый или блондин?»
Откинув со лба один из своих седых локонов, торговец простер вперед желтую руку, похожую на клешню, как бы указывая на некое далекое видение.
«Красавец! – воскликнул он. – Человек, на которого приятно смотреть! Высокий, прямой и прекрасно сложенный, как и вы, но ваши глаза – ввалившиеся и тусклые, а его были огромными и сияющими. Ваше лицо – осунувшееся и бледное, а у него оно было круглым и имело здоровый оливковый оттенок. Его волосы – глянцево-черные, даже чернее угля, а ваши, друг мой, белы как снег».
Я подскочил от этих последних слов, как от удара током! Я что, действительно так изменился? Возможно ли, чтобы ужасы одной ночи в склепе произвели на меня такое страшное впечатление? Мои белые волосы? Мои?! Я едва мог поверить этому. Если это – правда, то, возможно, Нина не узнает меня или даже будет в ужасе от моего вида, даже у самого Гуидо могли бы