тальное в прошлом и будущем подвергалось сомнению. Разве это не то, чего следовало было ожидать, осознанно погружаясь в искусственно созданную темноту и прохладу? Нарастающее состояние тревоги и напряжения, чередующееся с желанием что-то припомнить сменилось испугом, а затем – расслабленностью. Лессировки и sfumato, мастерски выстроенные соотношения, четкость chiaroscuro сложно было игнорировать, так как это единственное, на что можно было здесь смотреть, к тому же, расположено было на самом видном месте. Внушительная тень маленького паука, вызывающая смутные тревожные воспоминания о зрителях, встающих в кинозале во время самого начала сеанса, что-то сосредоточенно плела на облупленной стене грязно-болотного цвета фрустрации оттенка номер А040. Когда-то окрашенная глянцевой алкидной, все еще отражающей свет остатками глянца, краской, но сейчас потускневшая, частично потерявшая свою постепенно осыпающуюся угловатую неуживчивую жеванную хлопьями штукатурку стена со временем приобрела уверенные безошибочно узнаваемые бледные оттенки поганки, уже источала запах грибной плесневелой сырости в этом скупо освещенном каменном плену непреднамеренно хитроумно спроектированной ловушки. К тому же, она имела своеобразную неровную сложную обтекаемую конструкцию, по сути, мало отличающуюся от структуры морской раковины. Пространство, сужаясь, все стремительнее заворачивалось куда-то вовнутрь, стремясь сомкнуться в сингулярность в той самой точке где-то в углу, где плелась отбрасывающая тень паутина со своим неугомонным обитателем. Природная неотъемлемая быстрота и ловкость, проявляющиеся по мере его последовательного продвижения от одной расположенной на задворках плетения дислокации на конструктивно сравнимой с креплениями старинных корабельных снастей своего почти законченного произведения, паутины, к другому. Ощущаемая расчетливость его действий, контрастируют с мнимыми и показными медлительностью и неловкостью его здесь, впотьмах где-то в самом центре мерцания прозрачного бледного невесомого флера паутины, переливающейся стеклянной азиатской лапшой из разных видов перламутрового крахмала, временами просвечивающего белизной. По неровностям стены механически задумчиво неспешно скользили, следуя за рассеянным блужданием скупого непрямого источника освещения, отражения двух из восьми тонких передних орнаментальных ориентальных лапок паука, тех, которыми в центре своей паутины он сосредоточенно орудовал с намерением следовать только одному ему исчерпывающе известному техническому заданию, которое, хотя и оставалось полностью понятным только ему самому, но и до него бесчисленное множество раз дублировалось, повторялось и тиражировалось прочими пауками этого вида или манеры плетения. Игра света с тенью на стене, слегка размытые по краям эти планомерно и неустанно скользящие тени казались время от времени ножками паука невероятно крупных размеров, пушистого экзотического прожорливого паука размером с ладонь, а совсем не того крохотного невзрачного паучка мало впечатляющего облика, которым он в действительности являлся. "Паук ест фиалки, он не ест ничего иного." Откуда я знаю эту фразу? Даже если это, действительно, так, в данных обстоятельствах это скорее хорошо для меня, чем плохо. Надеюсь, это авторитетный источник. Подобный этому танцу теней на стене еще задолго до всего происходящего подобные сценки языком жестов и немого кино часто привлекали мое внимание где-нибудь в кофейне. Чьи-то бледные костлявые пальцы своей пластикой добавляя аналоги спецэффектов в сценарии разговоров. Светопреставление и представление света, которые были здесь и там когда-то бывали разыграны, легко можно было бы причислить к тому достаточно непродолжительному, но допускающему широкие возможности к пополнению, списку зрелищ известного рода, за которыми можно было бы непрерывно наблюдать неограниченное количество времени. Глядя на то, как вполне обоснованно здесь плелась все та же поднадоевшая нестареющая классика в новейшей интерпретации, можно было бы прийти к невеселым выводам о том, что каким бы привычным тривиальным образом не смотрелась эта тонкая колыхаемая сдавленным стенами порывом ветра конструкция, все равно эта давняя функциональная уловка старой школы не переставала работать. Чем именно вызвана любовь насекомых к углам, которые так часто прикрывает тонкая паутинка? Любовь, которая дает импульс следовать большому количеству овеществленных сущностей деятельного проявления воли в рамках единой фабулы, родового сценария. Преломление света в углах, следование в тупик и возможная неизбежность трагической развязки. Это одна из дионисийских мистерий, которые предшествовали формированию жанра. Так же, как и мерное непрекращающееся пребывание волн к берегу, ритмически образующее просодию бесконечного эпического произведения одного стихотворного размера. Белая легкая паутинка, летящая, но будто застывшая, высоко в воздухе, для кого-то она совершенно безвредна, ничего не стоит смахнуть ее, если попадешься. Подобные ей незримые сети слишком превосходят ее прочностью и монументальностью, ими незаметно захватываются помыслы, желания, воля и более громоздких существ. Шоры дают нам видимость инсайта или озарения, открывая в качестве истины лишь объект локального точечного освещения во мгле. Так выделяясь из белого шума фоновой информации внезапно однозначно понятая случайная деталь задает основную тему для анализа, обретает акцентированную субъективную значимость.
