противиться его заботе.
– Я дойду…
– Не уверен.
Пашка не отступал и возился как с найдёнышем. Моё терпение обмякло, и я едва не умерла.
– Паша, иди, я сама дойду.
Я всем видом просила его остаться, вопреки моему голосу, который имел свой разум и гнал меня от непростительной ошибки быть жальче и выпрашивать милостыню дружественной руки.
Нас нашла Надя. Я вздрогнула – это и породило неизбежность наших добрых отношений.
– Элина?! – спросила она, мучаясь и чуть ли не падая ко мне.
Я чувствовала свое горе в её заботе, шёл на усиление мой бунт. Очнулась я от своей беспомощности и резко поднялась. Пашка удивился моему порыву.
– Я уже ухожу, – отвертелась я. – Мне уже лучше, – опередила я вопрос Пашки.
– Тогда до встречи, – сказала Надя.
Я сыскала в себе мужество – столбы моего характера, чтоб не нагрубить, наскоро утопилась в мысли о единственной дороге домой и покинула этих прекрасных людей. Путь мой был чист, школа уменьшалась в размере, но росла значимость сцены между нами троими. Боже! Я стояла между ними, как единственная преграда зарождающейся любви! Мне казалось, они обязаны вместе состариться, настолько обоюдострасно их взгляды соприкоснулись друг с другом…
Туман рассеялся и выпустил нас троих из объятий промозглой тишины. Всё слышнее заводились наши сердца, точно пищей были наши жадные взгляды, – это питало нашу скученность. Я притаилась, хоть и попрощалась, чем ещё более сгрудила взгляды на себе – я продлила их, и мне привиделось будущее Пашки и Нади, не такое бесформенное, как моё: цветочный пассаж, как они идут по нему, знакомятся с родителями, каждый заготовил подарок. Собираются тысячи мгновений – их поцелуи, переписки и я болтаюсь у них гостьей ради одного большого скрепляющего события – они официально становятся парой, идиллия. Изящное платье голубого, синего цвета облегает мою подругу, бархатный свет вытачивает её силуэт. Я испытываю волнение, представляя это, а Пашка уже сейчас, в настоящем, проявляет нетерпение, чтоб прогуляться с Надей ещё немного угловатой и не такой пышнотелой, неосознанно приближает день, когда моё пророчество сбудется. Мне стоило остепениться от своих мечтаний о чужих жизнях, но я боялась говорить им, что думаю, потому что знала, что всё ещё стою перед ними, а под ногтями теряется чувствительность, будто я соскребала остатки выдержки всю ночь. Мои ноги ослепли и пошли… я не видела, как я уходила. Ощупью и привычными пригибаниями высокооктановый воздух придавал мне сил, ветер ныл в затылок приказом двигаться дальше, к дому, где ждёт меня ворчливый пирог. Без радости и без веселья моя поступь искажена страхом – от пыли, которая из будущего осела мушками перед глазами, силуэты упрощались, размывались до пятен. Как я дошла и с кем говорила – не помню. У подъезда меня встретил школьный туман. Дом с жёлтыми глазными окнами обратился ко мне своим взглядом, где-то было совсем глухо – без света, как выгоревшие кадры, воронки; крыша залеплена туманом, дорисовывались продолжения этажей. Я не сразу узнала, где я, но это