старике, высоком и худом, был тот самый мундир со споротым галуном.
– А я – начальник канцелярии его сиятельства князя Голицына Крылов. Вчера было получено ваше прошение, и его сиятельство велел мне выяснить обстоятельства ваши.
– Вот мои обстоятельства! – старик указал на женщину.
Тут лишь Маликульмульк разглядел, чем она занималась.
На подоконнике лежали куски того самого золотого галуна, о котором писал Дивов, уже споротые с мундира. Ловкими пальчиками молодая женщина распутывала шитье, высвобождая отдельные нити. Затем она отделяла тончайшие золотые проволочки от шелка, складывая их в отдельную кучку, пока еще крошечную.
– Не хочу выжигам отдавать, надуют, – убежденно сказал старик. – Лучше уж так. Все норовят надуть, все! Вот ее чуть вокруг пальца не обвели!
– Батюшка! – укоризненно воскликнула женщина.
– Вот те и батюшка! Что хочешь говори, сударыня, а не пущу! И в обиду тебя не дам. Сиди, рукодельничай. На паперти просить стану, а тебя из дому не пущу.
– Соблаговолите, сударь, растолковать мне, о чем речь, – вступил Маликульмульк. – Чтобы я мог доложить его сиятельству.
– Коли прошение мое читали, так и самому ясно – впору пришло голодной смертью помирать, – отрубил старик. – У меня два внука от старшего сына, сейчас они на дворе играют. Старший в чине майора был с корпусом генерала Ферзена при Мацеевицах, ранен в ногу и в грудь, от ранений оправиться не сумел. Супруга его лишь на два месяца пережила. А сия дама – вдова младшего моего сына.
– Батюшка!..
– Вдова! Нет у меня больше сына, а у тебя – мужа!
Маликульмульку стало ясно, что перед ним семейная драма, куда как страшнее той, что он пытался изобразить смолоду в своих стихотворных опусах. Сказать было нечего – утешать он не умел.
– Я доложу о вашем положении его сиятельству. И позвольте откланяться.
– Ступайте, сударь, с Богом.
Маликульмульк вышел в узкие сени, страх как недовольный и собой, и норовистым стариком. Было что доложить князю – да, пожалуй, и княгине. Бригадир оказался доподлинный.
Стало быть, не мошенник и на мошенников не наведет. Разве на каких-то неподходящих – на булочника, что отказался давать в долг, да на соседок, которым невестка пыталась что-то продать, а они, сговорившись, сбили цену.
В некотором огорчении Маликульмульк принялся считать шаги обратно до Рижского замка, любопытствуя, сойдется ли цифра. Но на двухсот десятом его плеча коснулась рука. Он обернулся и увидел исцарапанные золотой проволокой пальчики, белое запястье, край шали.
– Господин Крылов! Простите, Христа ради!
– Сударыня, – сказал он, безмерно растерявшись.
– Простите нас, простите Петра Михайлыча! Он не гордый, поверьте, совсем не гордый, это от страдания… Не сказывайте его сиятельству, что мы вас так скверно приняли!
– Да я и не собирался, госпожа Дивова. Я скажу только хорошее. Князь исполнен милосердия… вас представят княгине, она также добра… рассмотрев дело вашего покойного