к нам домой и обнаружила, что там никого. Когда исчезает вся семья, вывод очевиден.
Чёрт возьми, Мария.
Краем глаза я заметила, что мама повернулась ко мне, но я не подала виду. Мне было невыносимо смотреть на родителей. Волосы таты взлохмачены, коричневый твидовый костюм истрепался, на подбородке щетина. Мамины высокие скулы утратили розовый румянец, её чёрное платье-рубашка помялось, а по каждому нейлоновому чулку спускались небольшие стрелки и исчезали в туфлях на низком каблуке. Но не внешность родителей разбивала мне сердце, а их взгляды. В них отражалась печаль, которой никогда раньше не было. Не отчаяние, пока нет, но близко к нему. И это пугало сильнее всего.
Шаги эхом раздались в тишине коридора, и я вскочила на ноги, когда дверь нашей камеры распахнулась. За дверью стояли Эбнер и четверо охранников.
О боже, он знает, что я солгала, и теперь он будет пытать мою семью, чтобы заставить меня сказать правду.
Я обхватила себя за талию, как будто снова оказалась в комнате для допросов, раздетая почти догола, под его пристальным взглядом. Табачная вонь обвивала меня…
Я моргнула и заметила, что вцепилась в свой свитер, как будто это могло помешать тому, чтобы его сорвали с моего тела. Разжав руки, я придвинулась к Зофье и Каролю. Пустое обещание застряло у меня в горле, обещание, что я смогу защитить сестру и брата. Может быть, надо было озвучить его, пустое оно или нет, лишь бы не лгать больше. Но вместо этого я молча обняла их. Так это казалось меньшей ложью.
– Отвести заключённых к транспорту, – приказал Эбнер.
Это не то, что сказали охранники перед тем, как отправить меня на допрос, и уже поэтому я почувствовала облегчение. Мы, волоча ноги, вышли из камеры. Родители пытались держаться прямо, но их плечи были опущены от бессилия, тата опирался на маму, а она ступала, покачиваясь под его весом. Охранники не принесли отцу трость, да этого никто и не ждал. За родителями шли Кароль и Зофья, я была последней. Снаружи охранники загоняли арестантов в большие грузовики, которые ревели, как живые существа, и, заглотив узников целиком, изрыгали горячий чёрный дым из своих выхлопных труб.
Мы забрались в брюхо назначенного нам зверя, и я представила, как одну за другой убирают с доски шахматные фигуры.
Скамейки тянулись по обе стороны кузова, как в том транспортном средстве, которое доставило меня на улицу Шуха. Мы сели на оставшиеся свободные места сбоку, другие заключённые заняли пустое пространство в центре, затем грузовик начал двигаться.
– Мы едем домой? – спросил Кароль, сидевший у мамы на коленях.
Она поправила ему подтяжки и поцеловала в щёку:
– Пока нет, дорогой.
– А куда?
– Увидишь, когда мы доедем.
В повисшей тишине я слушала, как грузовик грохочет по мощёным улицам. Когда он остановился, мы поняли, что доехали до железнодорожной станции, где ждал поезд. Мама и тата посмотрели друг на друга с беспокойством. На этот раз к нему примешивалось что-то ещё.
Отчаяние.
Я