по жетону, который он так и не выпустил из кулака. Зажал мертвой хваткой. Отпечатки пальцев у него не снимали – вероятно, сначала не хотели возиться с полутрупом, а потом перевели в другой госпиталь уже с карточкой, в которую были вписаны имя и фамилия. Гвидон покопался в последовательности событий, и выяснил, почему никто не заметил подмену. И он, и тезка Гвидон Яблоновский, были похожи внешне: оба высокие, массивные, склонные к полноте, мордатые, темно-русые, с распространенными серо-зелеными глазами. Гвидон Яблоновский был круглым сиротой, поступившим в Академию ВДВ по государственной квоте. Это исключило появление родственников в госпитале – опознали бы, несмотря на ожоги. Но к Гвидону никто не пришел. Яблоновский не дружил с однокурсниками, а на новом месте, по распределению, прослужил полтора месяца. Как и он сам.
Собрав доступные факты, Гвидон сел и расписал их на бумажке – пытаясь упорядочить знания и найти выход из положения. Настоящий он – Гвидон Вишневецкий – был похоронен в братской могиле возле нефтехранилища. Там после пожара свалили верхний слой почвы в овраги бульдозерами, а возле забора воткнули камень с двадцатью девятью фамилиями. Фальшивый он – Гвидон Яблоновский – уже год служил в Лисогорске, в отдельном полку Внутренних Войск. Командовал срочниками, охранявшими противогазы и перловку, исправно подписывал акты об утилизации по приказу майора и иногда разживался мешком макарон или закаменевших пряников.
Первый порыв – пойти в Следственный Комитет или военную прокуратуру – утих после новостей о мятежной «Грозе». Командира БДК выудили из ледяной воды, судили и расстреляли. Троих спасшихся членов экипажа освободили от ответственности – им удалось доказать, что они не согласились выполнять преступные приказы и были заперты в трюме. Еще троим спасенным дали разные сроки, от пожизненного заключения до пятнадцати лет – за измену Родине.
Гвидон не боялся расстрела – если бы точно знать, что осудят на смертную казнь, побежал бы к следователю вприпрыжку. Его пугало тюремное заключение. Особенно пожизненное. Он не знал, как доказать, что честно выполнял приказ. Шел к нефтехранилищу в полной уверенности, что участвует в учениях и несет в расчетную точку муляж взрывного устройства. Кто поверит? Гвидон даже фамилии того полковника не запомнил. И описать бы толком не смог – белый лис, почти альбинос. Молодой, надменный, смотревший на выстроившихся на палубе морпехов как на кучу навоза.
Он обдумал и отбросил идею застрелиться. Смерть без пользы ничего не меняла. Оставить письмо, которое скомкают и выкинут, чтобы не ворошить дурно пахнущую историю? Никто не будет искать того полковника – был ли он полковником? Гвидон не видел его документов: хватило формы, погон, пребывания на корабле, приказов, которые полковник поначалу отдавал в присутствии командира БДК.
Стрелочки, зачеркивание и вычеркивание натолкнули на приемлемый выход: перевестись в какой-нибудь отряд, где можно пасть смертью храбрых при выполнении