отвечает Алекс. – Плохая погода меня не смущает. Сил больше нет терпеть это лживое солнце.
И Ганс смеется над тем, как похожи порой их мысли.
Осень 1941 года
Открыв входную дверь, Инге Шолль не на шутку удивляется, когда видит перед собой двух промокших насквозь мужчин. В одном из них она узнает своего младшего брата Ганса, второго же за лодкой почти не разглядеть. Инге держит в руках кухонное полотенце: мама сейчас моет посуду, а она вытирает.
– Добрый вечер, сестренка, – говорит Ганс и лукаво улыбается: – Знаешь, одного полотенца нам двоим будет мало.
Инге радостно кричит:
– Мама, мамочка, скорее сюда! Ганс приехал!
Слышно, как мать торопливо спускается по лестнице: жилые помещения находятся на втором этаже, а на первом располагается отцовская контора, сквозь молочно-белые стекла в двери виден свет – значит, отец до сих пор работает. Мать тяжело дышит, добравшись до нижних ступеней, она уже немолода и в последнее время сильно исхудала: колики не дают покоя. Однако глаза у нее видят по-прежнему ясно, и причину неожиданного визита она понимает гораздо раньше, чем ее взволнованная дочь.
– Так-так, – смеется она, – у нас здесь жертвы кораблекрушения!
Двум бродягам приходится отказаться от своего первоначального плана: заехать в Ульм, быстро заделать дыру в лодке и сразу же отправиться в путь. Инге не терпит возражений. Первым делом она приносит полотенца, затем – старую одежду Ганса. Очень старую. Поношенная рубашка гитлерюгендцев налезает на Алекса впритык, и Ганс рад, что ему Инге приносит что-то другое. Мать на кухне тем временем разогревает остатки только что законченного ужина, через приоткрытую дверь слышно, как она тихонько напевает.
– Лодка пусть останется за дверью. О ней позаботитесь позже, – почти строго говорит Инге. – Главное сейчас – здоровье.
Вскоре Ганс и Алекс, одетые в узкие рубашки и короткие брюки, сидят за большим кухонным столом, пьют чай и едят суп. Не совсем так они представляли свое приключение, но что поделать. В первый же день они весьма драматично перевернулись, пробили днище лодки и на ближайшей железнодорожной станции обменяли мокрые насквозь купюры на билеты до Ульма.
– Мы столько о вас слышали, – говорит Инге, обращаясь к Алексу, и с любопытством подпирает голову руками: – А вы настоящий русский?
Алекс смеется и говорит чуть ниже, чем обычно:
– Da, nastojaschij russkij!
Ганс шутливо предупреждает:
– Не подначивай его, а то он весь вечер будет болтать по-русски и разобьет все наши стаканы!
Инге хихикает, а фрау Шолль молча улыбается, потому что всегда души в Гансе не чаяла, отчего остальные ее дети порой были не в восторге. В десять лет Ганс чуть было не оказался между движущимися льдинами во время ледохода, отец спас его в последний момент, и тот отделался лишь несколькими ссадинами. С тех пор при взгляде на повзрослевшее лицо сына фрау Шолль всегда вспоминает о Божьей милости. Еще она знает,