моя женушка,
от тебя последнее письмо было от 22 марта и с тех пор – вот уже три недели – нет писем. Начинаю волноваться. Выставил на стол ваши карточки и любуюсь ими, стараясь заменить отсутствующие строки.
У нас полная весна, уже четвертый день тихо и солнечно. Стоим на том же месте. Трескотня – артиллер[ийская], ружейная и пулеметная – круглый день, особенно эффектно она вспыхивает ночью. Наш нервный враг, боясь наших ночных атак, поднимает невероятную стрельбу, бросая в небо одновременно снопы светящихся бомб… это дает неописуемую иллюминацию при ураганном оркестре выстрелов. Из здешних разговоров: солдат следит за действиями нашей артиллерии и вдруг кричит: «Артиллерия бьет хорошо, попала в самый окоп сейчас, выбросило вверх высоко не то голову, не то сапог»… и он продолжает наблюдать. Пленный передает свои впечатления о действиях нашей артиллерии: «Попало в халупу вашим снарядом и ранило трех офицеров: отбило головы, перебило руки… должно, померли…» И так на каждом шагу: разговоры вертятся вокруг смерти, но ведутся таким наивным и деловым языком, что нельзя удержаться от смеха.
Наш жеребенок растет и выкидывает невероятные артикулы; мать часто выводят на площадку, часто снимают с нее даже недоуздок, и она спокойно стоит на месте, а тот бесится: «Займет манеж», – по выражению Кара-Георгия, – и начнет кружиться, то задом бьет, то головой мотает… если далеко отбежит, то мать приближается к нему легкой рысцой… картина удивительная. Набегавшись вволю и намаявшись, озорник или подходит к походному буфету (у Гали богатый запас молока), чтобы подкрепить ослабшие силы, или ложится возле матери и отдыхает, дыша всем запасом легких. Среди наших суровых боевых дней он является со своими выкрутасами приятным развлечением и разнообразием… говорим мы об нем при первой возможности.
Осипа я пока удерживаю у себя, под предлогом болезни, хотя он и в действительности раза два прихворнул. Все ходит со мною на позиции и по окопам; тащит в мешочке яблоки, шоколад, хлеб и кормит меня на остановках. Сегодня одеваю его в защитную рубашку, так как он, одетый в черное, слишком заметен.
Сейчас передали по телефону, что в соседнюю деревню прибыл Цапко (старший почтарь), и я отдал приказ бежать сюда рысью. Жду от моей детки писем, не меньше трех, а то и больше.
Санитарные собачки начали работу: позавчера нашли трех раненых, вчера двух. Нашли они их в такой густой чаще леса, что иначе без собак найти их было бы нельзя, и они погибли бы или от голоду, или от истощения сил… Я страшно рад этому успеху, так как собаки даны на испытание мне, и я могу теперь высказаться в их пользу, что с большим удовольствием и сделаю.
Пока берусь за работу, а прочитав твои письма, буду продолжать писать…
12-й час. Письма получены: от тебя пять (последнее от 1 апр[еля]), от М-selle, какая – не разобрал, вероятно, Петроградская, от Сидоренки, Яковлева, Лены Цезаревской (целуй ее), пристава из Городка… Когда я им напишу, а особенно, когда я могу за кого-либо из них похлопотать, это я уже и сказать не могу. Твои