вздохнул и устало потер лоб. Отказывать осиротевшей девочке никому не хотелось. К Сыок Мэй все относились со снисходительной добротой.
А Боонь знал, что именно ответить. Она его подруга, и это он должен сказать, что с ними ей нельзя. В повисшей тишине он увидел присосавшегося к коленке комара. А Боонь шлепнул ладонью по коленке, и по руке расползлось крохотное пятнышко крови.
– Сыок Мэй… – начал Па.
Но девочка смотрела не на Па, а на А Бооня. “Пожалуйста, – читалось в ее глазах, – ты обещал”. И ведь она права. Все по справедливости.
Или А Боонь лишь убеждал себя в этом. Правда всегда проще.
– Возьмем ее с собой, – выпалил он.
Его щеки горели. Он знал, что не должен ничего хотеть, и все-таки захотел. Ма учила его, что жизнь не для желаний. Но что делать, если деваться некуда? Ему хотелось, чтобы Сыок Мэй была рядом, куда бы он ни отправился. Он ощущал на себе взгляды собравшихся, чувствовал, как они заглядывают ему прямо в нежное, томящееся сердце. Зато Сыок Мэй просияла, и этого было достаточно.
– Заткнись! – вскинулся Хиа. Но в кои-то веки его грубость не имела значения. А Боонь даже не обратил на него внимания.
– Пускай она со мной сядет. Пожалуйста, Па? Можно ей с нами?
Брови Па удивленно поползли вверх. А Боонь еще ничего у него не просил. Просить, подольщаться, требовать – по этой части у них Хиа. И Па кивнул – возможно, от удивления.
– Ладно, – ответил он, – спереди сядет, рядом с тобой.
Разбрызгивая воду, Сыок Мэй побежала к лодке. Рыбаки неодобрительно качали головами, а Гим Хуат от возмущения стукнул тростью о землю. Однако возражать он не мог, ведь это с его благословения в лодку села женщина.
Сыок Мэй вскарабкалась в лодку. Освобождая ей место, А Боонь сдвинулся подальше. Однако в маленькой лодке им пришлось прижаться друг к дружке так тесно, что у А Бооня онемели ноги. Впрочем, когда Сыок Мэй шепотом поблагодарила его, в голосе ее было столько радости, что А Боонь забыл обо всем на свете.
Тишину разорвал рев лодочных моторов – одного, второго, третьего. Рев отдавался дрожанием в затылке, и А Боонь задумался, чувствует ли Сыок Мэй то же самое. Их лодка шла первой, остальные две следовали за ней.
А Боонь прикрыл глаза и оказался в темной пустоте. Рев двигателя слабел, а качка – вверх-вниз, вверх-вниз – превратилась в нечто вроде сердцебиения. Эта пустота когда-то пугала его, и тот ужас и привел его к островам. Сейчас на смену страху пришло одиночество, в которое мальчик, если нужно было, окунался, за которое хватался, точно за скользкую веревку. И он нырнул в одиночество. Для этого требовалась сосредоточенность – она заглушала стук мотора, отодвигала куда-то Па, делала лодку призрачной и несуществующей. Он забыл о цели их вылазки, о выжидающих лицах соседей, даже о прижавшейся к нему сбоку Сыок Мэй. Открыв глаза, он махнул рукой, и отец повернул лодку туда, куда показал А Боонь. Через несколько минут А Боонь показал новый курс, махнув рукой чуть в сторону. Па опять повернул.
– Куда мы плывем? – спросила