со сломанной лапкой. Но именно так Ивонна и обращается с прислугой из третьего мира – будто они больные тюленята или птенцы со сломанными лапками, которым надо сделать дом из картонной коробки.
Я повернулся и взял с пианино свой бокал, но увидел, что он почти пуст.
– Жалко их, в жопу, – продолжал шурин. – Ключевое слово – «терпение». Заварить мне кофе. Прибраться в комнате. Мастика для паркета? Мастика для паркета? И еще приходится сосредотачиваться на каждом слове, чтобы их понять. Терпению приходит конец, вот что. У меня терпения уже не хватает. Я слишком стар для этого. Я слишком стар, чтобы беспомощно улыбаться, слушая дебильный голландский язык. У меня учащается сердцебиение. Буквально. Ладони в холодном поту, только представь себе.
Петер поднял свой пустой бокал, будто собирался выпить за меня.
– А у вас? – спросил он. – Что же это было? Гватемала? Гондурас? Что-то связанное с землетрясением, так?
Я уставился на Петера, но его лицо уже расплывалось в моих глазах. Мне вспомнилась тетя Анс. Тетя Анс раньше делала уборку в доме моих родителей; она не любила слова «домработница», поэтому мама называла ее «помощница по хозяйству». Я снова услышал ее крик, перекрывающий шум пылесоса, – мол, надо допить молоко. «Фре-ед, допей молоко…» Когда я приходил из школы, она всегда давала мне яблоко и стакан молока, но после съеденного яблока молоко отдавало смесью ржавого металла и солоноватой воды из пруда, где давным-давно не водилось никакой живности.
Я разлил всем «Московской». Водка струйками выплескивалась через края бокалов на паркетный пол.
– У нас с недавнего времени служит марокканка, – сказал я.
Воцарилось молчание.
– Носит или не носит? – спросил наконец шурин.
Я посмотрел на него.
– «Носит или не носит», – повторил я его слова, но уже без вопросительной интонации, не желая демонстрировать, что я не понял вопроса.
Шурин залпом опрокинул свой бокал, рыгнул и вытер губы тыльной стороной руки.
– Носит она платок или нет? – сказал он.
И в ту же секунду раздался звонок. Это был необычный звонок: он длился очень долго, будто звонили уже два раза, а мы не услышали.
– Я уж думал, ты никогда не откроешь, – крикнул Макс с нижней площадки, когда я высунул голову через входную дверь.
Позади него, на улице, стояли еще двое. Мужчина и женщина; что женщина не Сильвия, я увидел сразу, даже в полутьме. Сильвия, со своим ростом, возвышалась бы над Максом на целую голову. А вот мужчина был гораздо выше их обоих. Волосы у него были острижены так коротко, что в свете уличных фонарей блестел белый череп.
– Я прихватил друзей, – сообщил Макс, когда они поднялись.
В проеме входной двери мужчине с блестящим черепом пришлось нагнуться при входе в прихожую, но он сделал это так плавно, словно привык, что в домах человеческих масштабов надо нагибаться; одновременно он протянул мне руку.
– Ришард, – представился