тогда, как дар проснулся, сорвал. Ну да наши привыкли, а на других плевать.
– Действительно. – Бекшеев поглядел на дверь.
Пол.
Тихоню.
Надо было с черной лестницы идти, но как-то подобная мысль Бекшеева не вдохновляла. И стоял он, на одну ногу опираясь. Чую, исключительно на упрямстве.
Тяжко с ним.
Одинцов мой тоже был упертой заразой, но все ж края видел. А этот…
Странно. Я про Одинцова вспоминать не люблю. Софья уверяет, что исключительно потому, что эти воспоминания вызывают другие. И может, права, но… Написать, что ли? Поздравить с рождением дочери. Пожелать там чего-нибудь этакого, что нормальные люди друг другу желают.
– Доброго дня. – Бекшеева сама спустилась. И виду не подала, что удивлена. – Полагаю, это и есть пропавший юноша?
На ней темно-синее домашнее платье простого кроя. Разве что узкая полоска кружева украшает воротник-стойку. И пуговицы серебряные в два ряда спускаются, придавая неуловимое сходство с шинелью.
– Он упал, но надо, чтобы ты глянула.
Приподнятая бровь.
Сейчас отчетливо видно, что Бекшеевой немало лет. И шрамы тоже. На шее. Выглядывают за край воротника. Тонкие-тонкие, но сумрак их высвечивает. А до меня доносится запах – духов и магии. Силы, что растекается, обволакивая все и вся, успокаивая.
– Что ж, молодой человек, прошу за мной. Здесь рядом с кухней есть отличное помещение, полагаю, второй кухней было, но давно не пользовались. К сожалению, с прислугой пока никак, но многоуважаемый Александр Парфенович обещал помочь. От него нам завтрак доставили. И пироги. Удивительно вкусные, и, если вы сами сумеете справиться с чаем…
Ее голос доносился из коридора.
А я поглядела на бледноватого Бекшеева.
– Дойдешь? – Почему-то «выкать» ему не хотелось.
– Куда я денусь.
– Трость где?
– Там, – он указал на низкую софу, – должна быть… если не убрали. А если убрали, то понятия не имею где.
И наклонился, ногу потерев.
Трость я подала. И… что дальше? Откланяться? Делать-то мне больше нечего. Мишку нашли. Ник-Ник составит протоколы, привезет бумаги. Я их перепишу начисто, потому что этот поганец нарочно клякс насадит и язык извратит, породивши десяток перлов навроде «отца покойника» или еще чего гаже.
Вечно ему кажется, что я недорабатываю.
– Позволите угостить вас чаем? – С тростью к Бекшееву вернулась прежняя вежливость. – Или у вас дела?
Дела-то есть.
И в участок заглянуть надо, убедиться, что никуда он не подевался. И домой. Софью проверить. Потом… потом сюда вот. Сколько займет это вскрытие? Заехать в похоронную контору…
…Тетка Зима, малины хотите?
– Буду рада.
Светского воспитания во мне ни на грош, хотя Одинцов честно пытался. И его матушка. И сестры. И нанятые компаньонки; впрочем, о них я точно не желаю вспоминать.
Но вот идем.
На кухню.
Я даже вижу дверь, ту, вторую, запертую. Тихоня за нею. И остальные тоже.
– Погодите.