приемлемая», – подумалось Брошкину, и он поклялся служить не за страх, а за совесть.
Дополнительные обязанности не тяготили. Наушничая о прегрешениях того или иного сослуживца, Веня утешался мыслью, что при первой возможности коллега глазом не моргнув взаимообразно накляузничает на него. К тому же серьёзных провинностей накопать не удавалось, всё больше подворачивалась мелочёвка, наподобие воровства канцелярских принадлежностей. Хищения надпечатанных «пятаковок» Брошкин замалчивал. За такое можно было загреметь под суд.
Но беспокойство ширилось, достигая масштабов паники. Сна не было ни в одном глазу, тогда как следовало набираться сил перед командировкой в Орёл, убыть в которую предстояло поутру. Страх разоблачения затмевал риск предстоящего выезда в прифронтовую полосу.
«Надо было пугнуть её, чтоб молчала как индийская гробница», – Веня нащупал под подушкой рукоятку «жилеточного» браунинга[32].
Прикосновение к оружию, опробованному в августе на пикнике, уверенности не добавило. Полную обойму выпалил он тогда с десяти шагов по шеренге пустых бутылок, и ни одна не разлетелась осколками. Своим боязливым отношением к пистолетику, умещавшемуся на ладони, Брошкин изрядно потешил общество. Дамы даже хохотали.
«Легко сказать «пугнуть». А если бы разоралась ушераздирающе? С такой хабалки станется», – Веня рассудил, что верно поступил, уладив вопрос миром.
Отметив вернувшуюся способность соображать логически, он попытался устремить хаотический поток сознания в более спокойное русло. Стал думать о поездке в Орёл, всего два дня назад отбитый у красных. Будучи по природе своей пацифистом, Брошкин болезненно переживал любые тяготы, имевшие касательство к военной сфере. Дальнее путешествие, сопряжённое с риском, пугало, однако отказаться Веня не мог. Его благодетель Татев заявил об этом без околичностей.
– Не подведёте агентство, «Любимый сын»[33]? – прищурился Фёдор Васильевич.
– Безюсловно, – стараясь не выказать огорчения, откликнулся Брошкин.
За частое употребление данного наречения, в котором вторая гласная произносилась, как «ю», он имел среди сослуживцев прозвище «Безюсловно». В связи с Вениной безобидностью оно порой употреблялось и в глаза.
Официальной целью поездки значилась доставка наглядной агитации. Три тяжеленных, перевязанных бечёвкой пачки плакатов, на которых русский богатырь-доброволец насаживал на гранёный штык омерзительно скрючившегося жида Троцкого, дожидались в отделении. В семь утра нужно было увезти их на извозчике на вокзал. Деятельный Татев заблаговременно забронировал для багажа и Брошкина место в крытом товарном вагоне состава, везущего на позиции боеприпасы.
Когда Фёдор Васильевич, победоносно скалясь, оглашал данный пункт, Веня смежил веки и обмер.
«Эшелон с боеприпасами! Со снарядами! С динамитом! Прилетит маленькая пулька, искорка из трубы прошмыгнет, и мы разлетимся на молекулы! Ужас!»
Этим