Горе, уставшие и голодные. Мы были у Аристарха на попечении. Раньше он был стюардом на английской яхте и каждое утро спрашивал у меня: «Во сколько вы изволите сегодня обедать, сэр?» Он был молод, энергичен, практичен, совершенно не подходил для монашеского призвания и был полон решимости, если накопит достаточно денег, отправиться в Америку. Старших монахов, которые его унижали, он ненавидел.
Однажды, год или два спустя после нашего визита, он раздобыл револьвер и застрелил двоих из этих преподобных обидчиков. Так говорят. Точно известно, что потом он покончил с собой. Более здравомыслящего человека, чем Аристарх, а выглядел он именно таким, казалось, не существовало, и афонская община стыдилась произошедшего и не распространялась о трагедии.
– Аристарх выжил из ума, – сказал Гэбриэл, слегка постучав себе по голове. По рассказам Аристарха я знал, что Гэбриэл был счастлив в своём призвании, а в жестокости своего брата мог усмотреть только помрачение ума. – Вы в Иерусалиме впервые? – продолжил он, сменив тему.
– Мы прибыли сегодня утром.
– Я всё вам здесь покажу. Вчера я был у самого Гроба Господня. Завтра в одиннадцать пойду снова. Сюда, пожалуйста.
Теперь мы находились в просторном высоком круглом зале, в котором пологий свод поддерживался кольцом массивных опор. Посреди пустого пространства стояла святыня, миниатюрная церковь, напоминающая старые модели паровозов.
– Когда вы в последний раз были на Афоне? – спросил Гэбриэл.
– В 1927.
– Помню, вы останавливались в Дохиаре.
– Да. Как там мой друг Синесий?
– У него всё замечательно. Но он ещё слишком молод, чтобы быть старейшиной. Идёмте сюда.
Я оказался в маленькой мраморной комнате, оформленной в турецком барочном стиле. Путь ко внутреннему святилищу был преграждён тремя стоявшими на коленях монахами-францисканцами.
– Кого ещё из Дохиара вы знаете?
– Франкфорта. Как он поживает?
– Франкфорт?
– Франкфорт, кот Синесия.
– Ах! его кот… Не обращайте внимания на этих людей, они католики. Это чёрный кот…
– Да, и прыгает.
– Я знаю. Мы на месте. Осторожно, не ударьтесь головой.
Обойдя францисканцев, как крапиву, Гэбриэл нырнул в проём высотой в три фута, откуда исходил яркий свет. Я следом за ним. Внутри на небольшом пространстве у низкой каменной плиты преклонив колени, в состоянии религиозного восторга, стояла француженка, а рядом с ней ещё один греческий монах.
– Этот джентльмен был на Афоне, – доложил Гэбриэл своему приятелю, тот пожал мне руку, дотянувшись через француженку. – Шесть лет назад, представь, и он помнит кота Синесия… Это главная святыня, – он указал на каменную плиту. – Завтра я пробуду здесь весь день. Вы должны прийти повидаться со мной. Здесь не так много места, вы не находите? Давайте выйдем. Теперь я покажу вам другие места. На этом красном камне они омыли тело Христа. Четыре лампады греческие,