кивнул, словно оправдывались его самые мрачные прогнозы.
– Куда это ты, говорю, с таким лицом собрался, радость моя? Что же это вы меня, говорит, обижаете. Я, говорит, заявку на Эверест подаю, а вы меня обижаете. Обиделся он, понимаешь? Он что – музыкант? – спросил дед, глядя, как Лис с крайне рассеянным видом, стараясь ни с кем не встречаться глазами, пристраивается возле развороченной голландской банки тушеного мяса.
– Конечно, – кивнул Гонгора. – В сравнении с вами все музыканты. – Он смотрел, словно вспоминая, что искал. – Гитарист и скрипач. Не обращайте внимания. Он уже третий год всем про Эверест рассказывает. Это не так просто сделать.
– А он что же?.. – Дед показал глазами на небо.
– А он никогда не прыгал, – ответил Гонгора, помолчав. Он представил себе, как бы все это могло выглядеть.
Дед с сомнением качнул подбородком.
– Найти, за что дернуть… – Он шлепнул Гонгору ладонью по колену. – Слышал, что на границе делается?
Гонгора никак не мог решить, чего ему не хватало, и слушал вполуха. То есть вообще не слушал.
– Он в шахматах молодец. И даже на задницу посадит. Если хорошо попросить.
– На чью задницу? – не понял дед.
– Ладно, – сказал Гонгора. – Вы хлеб не забыли?
Штиис на корточках сидел неподалеку на песчаном пляжике, по локоть закатав рукава, погружался обеими ладонями на дно и к чему-то прислушивался. Лис делал вид, что спит, хотя стук посуды не давал ему расслабиться по-настоящему. Дед положил в рот большую шоколадную конфету.
Жуя, он подсыпал в чай сухих сливок и принялся размешивать. Он смотрел на заваленную камнями косу у воды с согбенным Штиисом и не видел его.
В деревьях, сорвавшись, захлопала крыльями птица.
– А что делается на границе? – спросил Гонгора.
– Суровый все-таки мужчина, – с одобрением заключил дед, глядя поверх своей кружки.
Он положил в рот новую конфету и пригубил.
Рядом возник отлучившийся куда-то Улисс. Кося глазом на Гонгору, опасливо потянул носом в направлении нарезанного ломтя мяса и неспешно расположил свои корпуса рядом. Гонгора запустил пальцы в густую теплую шерсть и подумал, что сезон длинных ночей – это все-таки безобразно много времени. Когда можно все забыть, просто забыть про все, выбросить из головы, отпустить тормоза и перестать сдерживать себя, перестать чувствовать, как подминают, делают собой, изменяют, вместо того чтобы изменяться, а ты киваешь, ты как бы соглашаешься, надеясь в глубине души, что тут самый хитрый, что тебя это не касается. Когда можно, просто лежа под звездным небом, совсем не вспоминать о времени и преодолевать пороги пространства вокруг, парсеки пространства – просто потягивая пахнущий дымом и листьями смородины чай, снять с руки часы и забыть. Хотя с другой стороны, где же их еще надевать… За столько лет надел впервые. И еще уставать, и смывать животную усталость