выздоравливал после тяжелого ранения. Днем рабы переносили его из темной спальни в комнату с окном, и отец лежал, согревая над жаровней руки, и выслушивал рассказы рабов о том, что творится в Городе, о проскрипционных списках и новых законах Суллы.
Утром на форуме теперь вывешивали проскрипционные списки. Сотни имен отверженных, кого теперь можно убивать, как бешеных собак. Каждый искал свое имя, радовался, если не находил, и, переведя дыхание, начинал оглядываться по сторонам – нет ли рядом объявленных вне закона. И вдруг замечал: стоит! Спрятав лицо, натянув полу тоги на голову, якобы укрываясь от ветра и пыли. И бочком так бочком принимался протискиваться сквозь толпу, не выдерживал и кидался бежать. А следом уже неслись охотники, чтобы настигнуть в ближайшей улице и перерезать беглецу горло.
Клодий видел, как сосед прятался под грудой черепицы, привезенной для стройки. Но его нашли, и, пока черепицу разбирали, слышался истошный визг, будто резали свинью. А потом центурион взмахнул мечом, и визг прекратился.
Гости, приходя к отцу, рассказывали ужасные вещи: на форуме выставляли отрубленные головы, а неподалеку грудами сваливали конфискованное добро – ложа убитых, их пурпурные ткани и скульптуры. Бюсты проскрибированных разбивали, восковые маски давили кальцеями или бросали в костер. Воск плавился, лица превращались в грязно-желтые лужицы. Людей не просто убивали – навсегда стирали из памяти целые роды.
Публий с братьями бегали смотреть на отрубленные головы, хотя отец запретил это делать. А Зосим, напротив, если его посылали в лавки, всегда обходил стороной ростры, к которым прибивали головы.
Помнится, Публий однажды утром стал просить отца отдать ему Зосима.
– Зачем? – спросил отец.
Тусклый свет падал сквозь дверной проем, светильник не горел, но даже в полумраке было видно, как отец похудел, – лихорадка истрепала его и превратила в обтянутый кожей скелет.
– Пусть Зосим будет моим! Только моим! – потребовал Публий.
– Вообще-то я хотел, чтобы Зосим принадлежал Гаю. – Отец задумался. Публию показалось даже, что он улыбнулся. – Но если уговоришь брата, Зосим твой.
И все? Такая малость? Уговорить! Публий свинцовым снарядом из пращи вылетел из спальни. Не успело вытечь и четверть клепсидры, как дом огласился криками и визгом. Когда челядь сбежалась на шум, выяснилось, что Гай и Публий тузят друг друга в перистиле. И хотя Гай был старше и крупнее, Публий одолевал. Но все же Гай сумел стряхнуть брата – разница в двадцать фунтов кое-что да значила. Но Публий, вместо того, чтобы подняться, змеей скользнул по мраморному полу и впился Гаю зубами в икру. Укушенный так завизжал, что почудилось – сейчас рухнут перекрытия в доме. И тут Гай увидел, что отец стоит на пороге и смотрит на сыновей. Крик тотчас оборвался, лишь слезы катились по щекам мальчишки. Отец походил на призрак, бежавший с берегов Стикса, – лицом белее своей белой туники; с запавшими щеками, небритый.
– Ты – бешеный упрямец, Публий, –