Фраза вышла еще более двусмысленная, чем у Клодия.
– Да нечего тут думать, надо действовать. В народном собрании меня любят, я без труда выиграю выборы.
– Зато сенат относится к тебе настороженно.
– Насколько я помню, ты сам говорил, что сенат – это сборище твердолобых равнодушных лентяев. Так зачем перед ними заискивать?!
– Но почему именно народным трибуном? Ведь тебя избрали на следующий год квестором.[56]
– Власть народного трибуна огромна. Моя тетка была замужем за Тиберием Гракхом. Так что я, можно считать, наследник Тиберия и Гая Гракхов.[57] Кому же еще быть народным трибуном, как не мне!
– Гай Гракх – бунтарь и ниспровергатель. Незачем ему подражать.
– Кому же можно подражать?
– Катону.
– Катону? Которому из них? Катону-Цензору или его потомку, тому, что уговорил тебя казнить пятерых римских граждан без суда?
Красивое полное лицо консуляра обмякло, губы дрогнули.
– Я спасал Республику, – заявил он, но без прежней уверенности.
В этот миг на Цицерона навалилось ощущение пустоты и безысходности, кто-то невидимый и злобный жарко дохнул в шею, будто готовился вонзить зубы. Знаменитый оратор вдруг увидел себя на форуме перед трибуной, с которой так часто выступал. Прямо перед ним на стене трибуны, как раз между двумя рострами, была прибита отрубленная голова. Цицерон вгляделся. О, боги! Это была его собственная голова, с растрепанными волосами и небритыми щеками, из полуоткрытого рта вывалился позеленевший язык. Цицерон поднял руки и понял, что головы у него на плечах нет…
Консуляр резко дернулся и очнулся. Неужели он заснул на миг и видел ужасный сон?
– Мы с тобой друзья, Марк Туллий! – услышал он будто издалека голос Клодия. – Раз мы друзья, то должны обмениваться друг с другом благодеяниями. Помни, что теперь твоя очередь: я спас тебе жизнь год назад!
Марк Туллий кисло улыбнулся.
– Твой род – один из самых знаменитых, Клодий. И ты хочешь его покинуть. Это же безумие!
– Нет, это не безумие! – Клодий вскочил и чуть не опрокинул одноногий столик. – Не безумие! Я не цепляюсь за мелочи и не страдаю тщеславием. Мне плевать, буду я именоваться патрицием или плебеем. Я хочу быть народным трибуном. А ты, сиятельный, должен мне помочь!
– Мой друг Клодий! – покачал головой Цицерон. – Ты слишком юн и не понимаешь, что нельзя разрушать древние традиции. Традиции, как канаты, удерживают нашу Республику… – Цицерон замолчал.
– От падения, – подсказал Клодий. – Ты ведь это хотел сказать? «От падения». Но и от движения вперед – тоже. Марк Туллий, мы с тобой должны освободить колосс от лишних пут. Пусть он движется, пусть живет. Марк Туллий, помоги мне, я помогу тебе, и…
Цицерон отрицательно покачал головой:
– То, что ты предлагаешь, невозможно. Я не могу разрушать Республику. Это слишком больно.
– Да о чем ты болтаешь! О чем! – Клодий схватился за голову. – Это же формальность! Мне надо стать народным