С графом Семеном Васильевичем Дурасовым, в подмосковной усадьбе которого и свила себе гнездо самая настоящая банда. Как там распределялись роли? Какие связи между графом и поляками, да англичанами? Это мы у них самих спросим. А может, когда-то и у самого графа. А пока, милок, отдохни. Может, еще о чем спросить нужно будет.
Шляхтич, сопротивлявшийся допросу дольше других, все же сломался – после того, как дядьке «помог» Николай. Казак внезапно проявившимся навыкам в ведении полевого допроса у воспитанника внешне удивляться не стал; хотя – понял Шубин – заметочку в памяти сделал. Ну, и ладно. Главное – результат был. Никаких записей, конечно, не велось. Но на свою память боярин Шубин в последнее время не жаловался. Так что последние четыре месяца жизни польского отряда, который прошел на русской земле, были запечатлены в мозгу, в нужных ячейках, очень основательно. Ну, и из предыдущей походу на Русь тоже запомнил много чего. Особенно касаемо двух схронов, уже на территории польского государства.
– Лишним не будет, – решил Николай, – прервав перечисление паном Всеславским сокровищ, которые хранились там.
Может, таким образом заносчивый, и такой горделивый недавно шляхтич хотел сохранить себе жизнь, Или еще что имел в виду? Николай его планами на будущее интересоваться не стал. Потому что знал – таких планов просто нет. Причем, в такой степени, какой обыватели даже не могли себе представить.
Британец, назвавшийся русским именем, Ванькой Чижовым, и показавший отличное владение русским же языком, ничего нового не сообщил. Потому как и не знал ничего, чего не знал бы шляхтич. Разве что о планах другого британца, сэра Эндрю Николсона, тоже гостившего у графа Дурасова, мог рассказать. Но – не знал. Слишком мелкой сошкой оказался, при этом сэре. Боярин даже переглянулся с Дементьевым, пожавшим плечами – и зачем посылали только такого? Николай даже не стал разоблачать этого мелкого исполнителя. Ну, и показывать собственное знания английского языка тоже.
– Может, и пригодится еще, это вот неведение, – решил он.
Оставался вопрос с лошадьми, на защиту которых – пока безмолвную, но уже отчаянную – встали казачата; прежде всего Буденный. Николай вздохнул, и доводить ситуацию до глухого брожения среди дружины не стал. Хотя и понимал, что ни во что серьезное такой душевный протест вылиться не сможет. Да ему и самому было жалко пускать под нож ни в чем не повинных животных. Была бы нужда великая, так отдал бы приказ, не поморщившись. Теперь же не стал. Решил, что восемь лошадей, появившихся в конюшне боярина Шубина, чужого внимания не вызовут. Даже стал прикидывать, как будет отвечать на вопросы – если они у кого возникнут. А потом рассердился на себя:
– Какие вопросы?! Пусть идут лесом такие задавальщики. Моя конюшня! Кого хочу, того и держу там. Решено.
Другой вопрос – с пленными – решали поэтапно. После того, как кони, груженые имуществом, и похищенным