Второго, вместе со своей державной мамашей не брезговали работать сёстрами милосердия в госпитале для рядовых солдат. Представить в этой роли леди Спенсер было невозможно.
Теперь она предложила себя почти безэмоционально. Сочтя нужным объясниться при этом. И Михаилу это неожиданно понравилось. Если бы она начала изображать неземную страсть или соблазнять подобием западноевропейского стриптиза, полковник наверняка бы выбрал второй из предложенных ею вариантов.
А так очень даже всё ясно и понятно. Они – два боевых товарища, старшие по команде в своём отряде. Война продолжается. Что случится завтра утром или через полчаса – никто не знает. И если одному из друзей захочется закурить – другой отсыплет табачку, если найдётся. Из заветной фляжки нальёт. Ну, «товарищу» захотелось другого. Пока и это в наших силах.
Басманов выключил последнюю лампочку, разделся и лёг рядом с женщиной. Она подвинулась ближе, натянула до плеч лёгкое одеяло. Из окна ощутимо задувало прохладным ветерком.
– Хочешь, поговорим о чём-нибудь совсем постороннем? – шепнула Сильвия.
Он молча качнул головой. О чём говорить?
– Ты очень суровый мужчина. – Аггрианке говорить хотелось неудержимо, будто до этого она (как и Антон) провела несколько лет в одиночке. Она взяла его руку и положила себе на грудь. – Я думала, мой Алексей зажатый и молчаливый потому, что Ирину до сих пор любит, это я понять могу. А ты? Тридцать два года – сам сказал, что «ничем не озабочен», тебе вешается на шею одна из самых красивых женщин, которых ты в жизни видел…
Она специально это произнесла, ожидая реакции. Удивительно, что, даже заглянув за рубеж третьего века своей жизни, Сильвия не утратила влечения к комплиментам и более весомым знакам внимания. Наверное, правильна идея, Хайнлайном, что ли, высказанная, что даже четырёхсотлетняя женщина, сохраняющая тридцатилетнее тело, поступает по воле тела и гормонов, а не разума.
Зачем вообще женщине разум – это отдельный вопрос, рассмотренный тем же Хайнлайном.
– Знаешь, Си, – спокойно сказал Басманов, хотя его ладонь уже соскользнула намного ниже груди, – налей-ка нам грамм по сто, или полтораста лучше, водки или коньяку…
– Сейчас, мой повелитель! – Сильвия отбросила одеяло, в темноте, видя, как кошка, нашла нужные бутылки, налила себе и полковнику, с двумя стаканами в руках присела на его край постели, подала прямо в раскрытую ладонь.
– Выпьем, дорогой. Выпьем здесь и выпьем тут, на том свете не дадут… Так у вас и у меня теперь тоже, в нашей России, говорить принято?
Басманов, естественно, выпил, потом нашарил на тумбочке сигаретную пачку.
– Из моего портсигарчика закурить не хочешь? – плывущим русалочьим голосом спросила Сильвия. Глаза её, несмотря на полную темноту в комнате, отблёскивали сернистыми (по цвету, только по цвету) искрами.
– Был бы толк, – туманно ответил он, подразумевая в её словах очередной посторонний смысл. А его и не было, она всего лишь