на то, что ему срочно необходимо найти эту книжечку, называемую паспортом, потому что без неё он не сможет попасть во Францию к своей дочери… Услышав эти слова я, не особенно задумываясь, вырвала из рук 7900 этот паспорт, поспешно разорвала его пополам и забросила бумажные ошмётки в растущие вблизи кусты. Не знаю, нашёл ли ворчун Еклунд свою ценность, когда подстригал эти кусты спустя месяц, или шедшие в то лето проливные дожди втоптали бумагу в почву, и корни растения поглотили все улики, но, должно быть, в тот год Еклунд не попал во Францию. 8001 позже сказала, что поступила бы с ценностью Еклунда в точности так же, если бы я первой не отобрала её у 7900. Она так говорила из какой-то не близкой мне злости. Я же сделала это просто потому, что захотела. Без злости. Захотелось почувствовать что-то необыкновенное, и у меня это получилось: я отобрала у оригинала что-то важное для него. Конечно, не такое важное, как печень или селезёнка, но всё же что-то, способное серьёзно повлиять на его жизнь. Вывод: клон способен оказывать влияние на жизнь оригинала согласно своей воле. Прекрасное открытие, впрочем, с отдалённо знакомым привкусом: я и прежде догадывалась, что клоны могут серьёзно воздействовать на пространство оригиналов без их желания на то, а может быть даже против их воли. Просто убедилась в том, что внутренне уже знала. И жить стало интереснее. Представьте, что в кристально чистый литр воды вдруг упала одна-единственная капля крови: она растворилась быстро и теперь не видно даже её следа, но всё же оттенок жидкости и её вкус уже не те, уже с новой, пока что смутно улавливаемой ноткой.
Мы лежим на отросшем газоне Еклунда: я, 7997 и 8001. Вечно бледный 7997 лежит с закрытыми глазами, его грудь мерно вздымается и опадает, веки подрагивают. 8001 рвёт травинки и делит их на части, повторяя одно и то же движение раз за разом. Я сначала наблюдала за проплывающими по небу, большими и кажущимися пушистыми облаками – как легко они убегают прочь от Миррор! – но фокус моего внимания постепенно сместился на шумных клонов младшего возраста, играющих на газоне в двадцати метрах от нас. Этим клонам лет восемь-десять, не больше, их пятеро и каждый заметно изувечен: у беловолосой девочки не хватает одного глаза, у черноволосой неестественно болтается левая рука, один мальчик хромает, второй с кривым, словно молния, шрамом на обритой голове, третий мальчик вовсе не в силах отстранить спину от дерева – даже издалека видно, что ему сложно даётся даже сидеть. Они разыгрывают сценку: проводят ритуал с розовыми фонариками, согласно которому в Миррор отмечается возвращение ушедших клонов. Понятно, что розовых небесных фонариков над Миррор никогда не взлетало, да и импровизированные фонарики заменены рваными лоскутками какой-то тряпки, но для этих клонов эта игра значима – я понимаю это по их телодвижениям, по долетающим до моего слуха обрывкам их интонаций: они представляют, что трое их друзей, уже давно ушедших, вернулись к ним целыми и невредимыми. Бред. Как клон может вернуться, если он ушёл, и в честь его ухода над Миррор