к общему запустению. Меланхолию усиливают бледный скудный свет, падающий на это запустение, и крупные капли дождя, ударяющие в почерневшие деревянные решетки…
На открытой пыльной полке лежало несколько выцветших французских и немецких книг времен Шварца, в большинстве своем философские эссе и исторические исследования, среди которых сохранилось также несколько изолированных друг от друга листов из коммерческих записей владельца. Эти немногие дешевые вещи были единственными остатками безвозвратно ушедшей жизни – все, что осталось напоминать о богатых торговцах XVIII века, построивших на плоскогорье Оссы архонтиконы, копировавшие опереточное изящество Вены и восточную роскошь Константинополя.
В этом готовом обрушиться архонтиконе проживала болезненная старуха, которая кашляла, скрючившись в углу, и молча смотрела на нас, неподвижным взглядом, словно призрак былых времен. Снаружи шел дождь, свет был бледный, а небо грустное…
Я снова миновал мост, который словно соединяет это селение с современной жизнью, испытывая при этом чувство возвращения из другой эпохи. Взгляд мой словно посвежел при виде зеленых тополей и розовых диких цератоний. Внизу в долине серебрилось ленивое течение Пенея, а небо к западу приобрело цвет серы. Когда мы спустились по склону среди дождя и пустоты, послышались полные меланхолии удары колокола. Словно забытая и пребывающая в упадке деревня махала нам издали тяжелым платком прощания…
На Лариссейской равнине
В поезде, который вез меня в Лариссу, я читал впечатления о Греции двух французских путешественников – монаха-капуцина Робера де Дрё, сопровождавшего по Турции французского посла в 1655 году, когда тот отправился вручить верительные грамоты Магомету IV, пребывавшему в Лариссе на охоте, и Леона Эзе31, который проехал в 1858 году по Фессалии с целью изучения ее древностей и византийских рукописей в здешних монастырях. Оба эти путешественника описывают Лариссу, как просторный город, однако сельского характера, не отличающийся ничем от привычного типа турецких городов.
Приблизительно такое же впечатление Ларисса производит и сегодня, хотя убогие глиняные дома, которые видели два эти француза, в большинстве своем заменены жилищами пристойного вида. Кварталы города состоят из грязных извилистых улочек, ремесленники трудятся прямо на пороге своих лавочек, как на базарах Востока, куры роются в мусоре, собаки бродят по мостовым из булыжника, мулы, овцы и крестьяне Фессалийской равнины в островерхих_шапках и овчинах ходят взад-вперед в живописном движении, запах животных и высохшей кожи портит воздух, который нисходит сюда, холодный и бодрящий, с заснеженных склонов Олимпа.
На рассвете дня, когда я прибыл сюда, Ларисса обладала странным и неожиданным очарованием, которое не могут стереть из памяти более поздние впечатления. Уснувшая среди нескончаемого молчания беспредельной равнины, она