Нечего по белу свету кататься перекати-полем!
Батька сдернул черные очки. Глаза его сверкнули. Но теперь в них Семен прочел что-то жалкое и виноватое.
– И буду жить, – икнул Семен.
– Еще налить?
– Давай. Выпили, закусили ломтиком буженины.
– У тебя с образованием как? – спросил батька.
– Высшее. Генетик я. Только институт наш в переломные годы залег на бок.
– Образованных не жалую. В свое время тысченку-другую умников в расход пустил. Но теперь мне кадры нужны.
– Тогда горячее время было, – помертвел Сеня.
– Верно! – усмехнулся батька. – А сейчас – стабильность, внятность. Без умников, увы, коммунизм не построить.
– Так у вас, по-моему, уже коммунизм.
– Это верно, – взмахнул кудлатыми волосами батька. – Но, знаешь, сколько энергии уходит, что поддержать коммуну? Пропасть!
– А чем же я помогу? – зевнул Семен, после горилки сладко хотелось спать.
– Стань вице-мэром.
– Согласен! – Семен протянул батьке изнеженную, интеллигентную руку.
С того дня Семену было назначено десятикратное довольствие, стал он кататься с Глашей, как сыр в масле.
Народ Сеню зауважал жутко.
С голов перед ним шапки драли. Некоторые замшелые старушки даже крестились на него, как на икону.
Обязанностей же у Семена практически не было.
Он лишь в положенный день выдавал посельчанам мариупольские золотые, да программные речи батьки записывал чистым, синтаксически выверенным, языком.
Не жизнь началась, а малина!
Несколько девок-молодух стучали в окно Семена и предлагали свое роскошное тело для телесных утех.
Сеня всем отказывал.
Гликерья даже на него обиделась. Мол, не уважаешь ты наших девчат. Уж не контрреволюционер ли в душе?!
Парочку раз пришлось пройтись на сеновал с красотками. С Машей и Лилией. Ничего, понравились. Только его рыжая Глашка в сто крат слаще.
Ест, пьет Семен, полнеет, и вдруг – заскучал.
Все чин чинарем, только маета это все, томление духа, как в столице.
Взгрустнул Сеня, усиленно горилку запил.
С раздачей золотых как-то раз напортачил.
Выпил он с похмелюги и стал весел и глуп.
Пришел народец за довольствием, а Семен распахнул дверь в погреб, да как гаркнет:
– Берите, братья и сестры, сколько влезет. Сколько вынесите!
Шарахнулся народец не к погребу, а от него.
Чертыхаются, отплевываются.
А потом одна старушонка соленый огурчик Сене в лапу сунула. Мол, подкрепись, кормилец, авось, хмель-то и вылетит.
Сжевал Сеня огурчик. Только хуже стало. Вытошнило его в три ручья.
Покивал народ головами, да и побрел восвояси с пустыми карманами.
Вечером вестовой вызвал Семена к Махно.
Срочно! Без промедленья! Экстренно!
Пришел Сеня в ставку Махно, а тот даже сесть на табуретец не предлагает. Брови хмурит.
Помолчали.
– Ты что ж,