известной газеты, куда пришла проситься на войну. Редактор с интересом разглядывал смешную девчушку, которая явно путала игру в куклы с игрой в солдатики. Редактор собирался сам в командировку в горячую точку и неожиданно предложил ей полететь вместе. Неглупая девчушка, она отлично представляла себе мотив, который им двигал. Как он двигал всеми мальчишками ее класса, хотя она все равно всегда предпочитала мальчишек девчонкам. С этими последними вообще каши не сварить.
Ее фотоаппарат заглатывал войну, кадр за кадром, с механической легкостью. Быт, солдатский и офицерский, был явно по ней. Судя по всему, она была добрым товарищем своим товарищам, не выпрашивая себе поблажек, довольствуясь братской симпатией, которую те испытывали к ней. Редактор отметил про себя, что она вела себя с бойцами правильно. Вопрос о кадровом устройстве соискательницы был решен.
Она, с ее курносым носиком, не должна была подвергаться невротическому искусу. А тем более, суицидальному. А вот поди ж ты, подверглась.
Она рассказывала вновь обретенному партнеру о себе с детской искренностью, исчерпывая себя до донышка.
– Мне ведь некому это сказать, – говорила она, уткнувшись в его плечо, и он радовался тому, что есть у нее и, стало быть, все было не напрасно, и если он рожден только для того, чтобы выслушать ее, то и этого довольно, честное слово!.. Он, эгоист до мозга костей, впервые испытал странное чувство, при котором не берут, а отдают, и хотел отдавать, и отдавал, и был счастлив этим.
Война отвращала и тянула ее к себе с равной силой. Все, что обнажалось на войне, пряталось за красивыми фразами в тылу. Лицемерие, как она его ощущала, зашкаливало. Получив отпуск, не знала, куда себя девать, пила, устраивала скандалы. Один такой скандал в ихнем вонючем кафе закончился тем, что вызвали милицию, и ее отправили в ментовку. Там она тоже побуянила, наотрез отказалась платить штраф, и ей грозило что-то похуже штрафа, но на ее счастье попался один грамотный мент, служивший там, где она добывала свой военный хлеб, и запомнивший ее снимки в газете. Я думала, что полюбила его, – ее голос раздавался откуда-то из его подмышки, – но идиллия продолжалась недолго, грамотный мент оказался хуже безграмотного, похвастался, какой безупречный механизм придумал по отъему последних денег у населения, а когда я сказала: какой же ты подонок! – пустил в дело кулаки, но меня ведь на понт не возьмешь…
Она замолчала, не кончив фразы. Он не прерывал ее, не задавал вопросов, а лишь крепче прижимал к себе.
Ему нравилось рассматривать ее лицо. Курносый нос, блестящие глаза цвета бутылочного стекла, пухлые, неоформленные губы. Все – детское. Но бывали мгновенья, когда в этом лице проступало что-то жесткое и даже жестокое. Меня ведь на понт не возьмешь… Она не стала вспоминать, что это было, а он не спрашивал. Но выражение лица, вынырнувшего из подмышки, запомнил.
Дважды в неделю его посещала знакомая дама, приносившая фрукты и сласти. Он любил сладкое. Она и уложила его в эту клинику по знакомству. Знакомым