ожидания. Это Волшебник сделал быстро и четко, проделывал из опыта в опыт. Оставался заключительный этап, самый простой, но основной. Волшебник вынес на террасу две реторты: одну с живой надеждой, другую – с только что полученной смесью, поставил их на мраморный столик, и чуть не опрокинув чашку с чьим-то недопитым кофе, расположил большую колбу.
Между тем День из юного превратился во взрослого, смотрел на мир, будто на ребенка, и сила его чувствовалась так, словно он состоял не из далей, а из плоти. Пахло травами, Цветочный Запах, невидимый, но вполне ощутимый и все еще хмельной, не нашагавшись ночью, бродил где-то рядом. Море переливалось, светясь, обнимало берег и целовало его украдкой синими губами. Сияло солнце, Звуки в кронах скакали как белки. Волшебник начал сливать в колбу из двух реторт.
До капли вылив всё, поднял колбу над головой, посмотрел сквозь неё на солнце, и когда Солнечный Луч, наклонив блистательную фигуру, погрузил в нее свой тонкий светящийся палец, состав из сложной надежды и легкой грусти наполнился золотым сиянием, ожил – грусть утолилась золотом надежды.
Но стоило ли настаивать состав? Пытаться в лабораторных условиях сохранить то живое, что вышло? Живое не движением, не шевелением, не мириадами каких-то бактерий и даже не переливчатым свечением – живое пульсирующим смыслом.
Волшебник не знал. Просто смотрел сквозь стекло колбы и понимал, что золото этой грусти будет жить, пока он сам знает, верит, что ее нужно отдать кому-то, пусть даже и Юрке. Заместить ею, легкой, мутную печаль в чьем-то сердце. Но стоит ему забыть об этом, стоит разувериться, как это чудесное невообразимое существо, вызванное им к жизни, умрет, задохнувшись в стеклянных стенках помутневшей посуды.
Какая ответственность – дать жизнь! Не купить на птичьем рынке за рубль, нет, дать, словно ребенку, но знать, что младенец этот всегда останется грудным, что нельзя о нем забыть ни на мгновение!.. Только матерям знакомо это чувство, матерям, для которых дети не вырастают никогда. А что же выходило?!
– Мой Бог! – думал Волшебник вслух. – Значит, все страдания, терзания, комплексы, все, что живет в каждом человеке, словно страшная мокрица, – это действительно «мокрица», это – живое! Страшное, копошащееся живое существо, которое само собой, словно в колдовской колбе, создается в сердце из разных компонентов, из звуков, ощущений, впечатлений и запахов, прикосновений и мыслей развивается там и существует, жуткий сожитель…
Бог мой! Я вижу перед собой суть новой науки, нового врачевания! Я могу заместить эту «мокрицу» своими составами… Но тогда в квинтэссенции каких знаний мне нужно совершенствоваться?!
Или оставить все как есть? И на уровне искусства собрать эмоцию, словно букет, чтобы украсить ею собрание, подарить приятному человеку?
Такие мысли теснились в его голове, наползали одна на другую, как могильные плиты на полу старой армянской церкви. Нужно думать, «крепко думать», как говорил кто-то из забытой книжки.