куда уезжал?
– Да так, – ответил Волшебник, – везде был. Недолго…
– А потом встреча выпускников была, кто в столице живёт, мы там и встретились, нас там человек десять! И кто-то старые фотографии школьные принёс, мы всех вспомнили, а тебя нет… А потом жена ушла! Я фирму потерял! Что о голове говорить! Я сюда к матери приехал, нигде места нет! Просто ушла, без объяснений! Господи, я люблю её так! Не могу!… – вдруг снова сник Юрка.
Волшебник молчал, а Юрка придвинулся ближе, несвеже дохнул в лицо и зашептал:
– Помнишь дуру Букову? Она мне на набережной сказала, чтобы я к тебе шёл, только ты поможешь. Поможешь же, правду ж говорят? – снова с собачей надеждой спросил Юрка.
Марину Букову Волшебник прекрасно помнил, и дурой она не была, но в классе была двоечницей, считалась самой странной, толстой, осталась старой девой и упрямо видела Волшебника. Всегда. И всегда здоровалась. И он с ней раскланивался, когда заставал ее у моря поутру, где она в любую погоду гуляла с таксами. Поклон она принимала как должное, словно всегда, с первого класса, знала, что он именно так и должен здороваться.
Волшебник почесал переносицу. С минуту пристально осмотрев Юрку, его майку с какой-то аляповатой надписью, вынул из кармана свою напоминающую портсигар коробочку, раскрыл, достал пушинку любви и пустил в воздух. Искрясь, она полетела на разом смолкшего и втянувшего голову Юрку и коснулась его лица. Потом, словно раздумывая, облетела, присела на плечо, но поднялась, коснулась волос и вдруг, отлетев, словно её сдуло, погасла между ветками. Волшебник вынул ещё одну пушинку, но она даже не полетела в Юркину сторону, а зависнув между листвой, почти сразу потерялась в звездных бликах.
– Так правда!… – выдохнул Юрка, – это правда…
– Нет, – вдруг ответил Волшебник, в горле у него собралась горечь, он сглотнул и ещё раз повторил слегка дрогнувшим голосом. – Нет.
Юрка с мгновение смотрел на него, потом словно сквозь него, а потом вздрогнув, удивленно заозирался, развернулся и пошел. За ним, от кроны к кроне, не приближаясь, поплыла, едва посвёркивая, пушинка любви.
Волшебник остался стоять.
«Как, как я могу помочь тебе, если сам себе ты помочь не хочешь!? – думалось ему, – Старый Трушин влюблен в свою умершую жену! А этот живую не любит. Ему нужно буквально ей как вещью – владеть. Как помочь, если к нему не пристает, даже не подлетает любовь. Что там с ним произошло в столице? Он же просто хочет иметь!»
И вдруг, резко, как через микроскоп, Волшебник увидел: тысячи, тысячи хотят просто иметь. Вещи, жен, детей, статус… И редкие из этих тысяч сами отдают себе отчет, сами понимают, зачем им это имение. Хотят по инерции – много тысячелетий так было заведено: любовь, жена-муж, дети, дом, всякие штуки в нём, сейчас машины, раньше лошади… И ещё страшней – от этого непонимания, от этой инертности, один шаг остался до полного отторжения такого понятия как любовь. Шаг до страсти иметь, потреблять не просто все вокруг – этот шаг давно уже сделан – шаг до необходимости