противоположного пола ещё не доводилось.
В динамике телефона слышится неразборчивая речь, безусловно, мужского голоса, следом самой девушки, такая же невнятная из-за отдаления от телефона или его прикрытия ладонью.
– Слушай, – снова отчётливый женский, – так уж и быть, согласна завтра встретиться.
– Отлично. Я до восьми вечера буду работать, думаю, в полдевятого пересечёмся.
– Где?
– У меня место работы недалеко от площади девятисот пятого года – предлагаю на ней.
– Хорошо. Только ты не представился; меня тебе уже назвали, наверное, если всё так, как ты говоришь, но могу продублировать: Варвара Андреевна Вишневская.
– Приятно ещё раз познакомиться! Можно просто Максим.
– Очень приятно, просто Максим! Только не забудь завтра взять половинку яблока.
– А сейчас я как бы должен спросить у тебя: зачем, и почему только половинку?
– Ты много знаешь назначений яблока?
– Ладно, а почему не целое?
– Чтобы это не выглядело, как элемент жертвенности или подарок, чтобы мы были на равных – для тебя же стараюсь, – из телефона снова стали слышны другие голоса, на этот раз не только мужской.
– Не думаю, что…
– Извини, мне нужно бежать, увидимся.
Максим остался наедине с парой быстрых гудков и тем самым деревом, ветви которого видны из окна.
«Странно, в этот раз добрался быстрее», – подумал он.
Варвара Андреевна Вишневская
Как Луны сторона вечно темная –
Так и девы Нью-Йорка глаза:
Вечный вечер, загадочность томная,
Не прочтешь в них ни «против», ни «за».
Под огнями Бродвея бредет она,
Позади оставляя свой дом,
Но улыбка ее – беззаботная,
Так как сердце заковано в хром.
Ей плевать на бродягу бездомного
И на парня из Буффало, где
Подло бросил дурнушку он скромную
И теперь тихо плачет о ней.
Словно листья опавшие, мертвые,
Словно тишь на морской глубине,
Глаза девы Нью-Йорка увертливой
Никогда не заплачут по мне.
Никогда не заплачут по мне.
«V», Томас Пинчон, в переводе М. Немцова.
Ты наскоро надеваешь вязаный свитер, из-под которого, как несцепленное серебряное ожерелье, выглядывают тонкие ключицы. Куда тебе торопиться? От кого/чего бежать? Губы еле заметно подрагивают. Полотенце на межкомнатной двери с вмятиной на уровне колена пахнет хозяйственным мылом. Свет сквозь щели штор играет на красном стеклянном кружке, заполняет пространство ниже, создаёт лампу кровавого свечения. Выше свисает рука с сухой и трескающейся кожей от этого самого мыла; безымянный палец, который в былые времена, такие далёкие, что признать их реальность равносильно поверить выдумке, – украшало тонкое золотое кольцо, теперь же ровно повис над стеклянным. Ты смотришь на мужеподобную грудь, что рывком вздымается и плавно ниспадает.