нет. Живем как призраки. А Слава – человек четкий, обещает лесхоз открыть, работу людям дать. Не то что ее Николай. Он же тоже кандидат, только его программа какая-то мутная. Петька вот за Славку подписал. Успел.
– Николай – это тот белобрысый? – спрашивает Мишаня. – Лицо у него знакомое.
– А ты не помнишь? Директором школы был, потом уволился, лет пять назад. Уехал в Питер, говорят. Заработал денег, теперь вот вернулся. Фиг знает зачем, конечно, – отвечает Санек.
– М-м, – протягивает Мишаня. – Но Петька за него не подписал?
– Нет. Земля ему будет пухом. Петя за Славу подписал.
Они пьют, не сговариваясь и не чокаясь. Чтобы выгнать из головы уже эти блестящие от дождя резиновые сапоги, Мишаня приканчивает банку залпом и сразу чувствует, как тепло ему становится. Он даже разрешает себе нащупать взглядом в полутьме каракули на стене и долго играть с ними у себя в голове, переставляя с места на место, без толку пытаясь угадать их смысл, пока пацаны обсуждают вырубку заповедных лесов.
У Сани звонит телефон.
– Черт, номер незнакомый.
– А кто это может быть?
– Мать твоя!
– Моя?
– А ты ей сказал, что уходишь?
– Не-а. Ей не до меня.
– Телефон есть?
– Нету. – Тут Мишаня в первый раз за все эти дни сквозь пелену клюквенного пойла и всего, что на него свалилось, вспоминает про «лансер», который все еще стоит в лесу, и телефон, который дал ему Петька. Он заперт там, в бардачке. Мишаня открывает было рот, чтобы сказать об этом парням, но вовремя спохватывается, даже сейчас понимая, насколько плохой идеей будет ночная пьяная поездка в лес.
– Вот баран. Ответь! – Саня сует ему свою трубку.
Мишаня берет ее, нерешительно глядит на номер на дисплее – и правда мамин. Он уже готовится ответить, когда Саня вырывает телефон у него из рук. Мишаня смотрит на него ошарашенно.
– Да она поймет по голосу, что ты пил, и проблем будет выше крыши. Я ей эсэмэску напишу, что ты у нас ночуешь.
Мишаня только кивает облегченно: с матерью иметь дело ему точно не хочется, не сейчас. Он все никак не может взять в толк, отчего она не плачет. Почему она, как это ее православное радио, заладила: на все божья воля, так было угодно. Как это может быть угодно, чтоб его брата убили? Зачем тогда быть ей опорой и еще там чем, если ей ничего не нужно, если на все чья-то воля и ее это устраивает? Он снова глядит на непонятные значки на стене, и они плывут у него перед глазами, закручиваясь в водоворот.
Когда банки заканчиваются, Васька идет до машины за водкой, которую тайком под кофтой прихватил с поминок. Она теплая и гадкая, и даже запивать ее нечем, но Мишане хочется продолжать, а еще больше – быть героем. Он собирается было предложить сгонять пешком в поселок в круглосуточный магаз, но потом вспоминает про банки в сенях.
Не доверяя своему языку, ставшему будто слишком большим и липким для его рта, Мишаня просто вскакивает с тахты и несется в сени, снова спотыкаясь о перевернутый стул.
– Блин!
– Ты живой там? Приспичило, что ли?
– Живой!
Мишаня показывается