закончил.
– Сколько я сделал ошибок?
– Угадай.
– Пять?
– Нет, всего четыре.
– Это на две меньше, чем в первый раз.
Прочел неверно и сразу поправился, сам.
– Это вы тоже посчитаете?
Один и тот же стишок в первый раз читал двадцать секунд, во второй – пятнадцать, в третий – тоже пятнадцать.
– А еще быстрее нельзя?
Старается читать быстро:
– Страх… стра… ста… старушка…
И поскорее переворачивает страницу, чтобы не терять время.
Стихотворение «Висла» вчера читал три раза, сегодня – четыре; результат чрезвычайно любопытен.
Вчера: 20 секунд, 15 секунд, 11 секунд.
Сегодня: 11 секунд, 10 секунд, 7 секунд, 6 секунд.
Стихотворение «Сиротка» – то же самое.
Вчера: 20 секунд, 15 секунд, 15 секунд.
Сегодня: 15 секунд, 12 секунд, 10 секунд.
Достигнутый во вчерашнем третьем чтении результат полностью сохранился.
Записываю в виде дроби: числитель – число секунд, знаменатель – число ошибок. Итак, 24/3 – двадцать четыре секунды, три ошибки. Так я оцениваю время работы и ее качество: отметки по чтению теперь не нужны.
Читая, Стефан споткнулся на слове «лестница» – потерял много времени и остановился.
– А-а, все равно долго получится.
Валентий заметил:
– Это как с лошадью: зацепится за что-то – и ни с места.
Я позволил Стефану начать заново.
Восьмой день
Вчера я писал о детских возгласах, которые побуждают нас вновь увидеть то, что мы перестали замечать. Вот несколько примеров.
– У-у, гляньте, какая печать на чае!
(Когда он положил сахар, на поверхность всплыли пузырьки воздуха.)
– Вы сколько кусочков сахара положили?
– Один.
– А вон, смотрите – два!
(Стакан граненый.)
Ест баранку.
– Из чего мак делают?
Я:
– Мак растет.
– А почему он черный?
– Потому что созрел.
– Правда внутри у него стенки и в каждой такой стенке понемножку?
– Гмм.
– А со всего сада наберется целая тарелка мака?
Его представление о саде складывается из четырех-пяти образов, мое – из сотни, тысячи. Это очевидно, но лишь заданный Стефаном вопрос заставил меня задуматься. Здесь кроется источник многих, на первый взгляд нелогичных, детских вопросов. Поэтому нам так трудно столковаться с детьми – они, употребляя те же слова, что и мы, вкладывают в них совсем иное содержание. Мои «огород», «отец», «смерть» – не его «огород», «отец», «смерть».
Отец-врач показывает пулю, извлеченную из раны во время операции.
– Тебя, папочка, такой же пулей убьют? – спрашивает восьмилетняя дочурка.
Деревня и город тоже не могут понять друг друга – как хозяин и раб, сытый и голодный, молодой и старый и, наверно, мужчина и женщина. Мы только делаем вид, что понимаем