ты у меня младший дурак, как в сказке, я один знал. А теперь вся Москва судачить будет… – он тяжело выдохнул и повернулся боком. Матвею не нужно было других приглашений, он быстро вошел в горницу и дверь за ним плотно закрылась.
Алёна тревожно поёрзала на скамье и поджала пальцы на ногах. Только сейчас она почувствовала, какие они дубовые, как замёрзли. Какие у неё холодные бёдра и как куском медового льда тянет нижние волосы. Грудь разламывало и зубы никак не могли перестать стучать, но теперь уже как будто не от мороза, а от страха. Из-за закрытой двери был слышен гул мужских голосов, но ни одного слова разобрать не удавалось. Что с ней теперь будет? Куда ей идти босой, без юбки, да после такого позора?.. Она сегодня во второй раз осиротела и казалось, что никого, кроме этого незнакомого барина у неё не осталось. Алёна судорожно вдохнула, кутаясь в мужской кафтан, и закусила губы, чтобы не расплакаться.
И тут дверь снова отворилась. В неё проскользнула Проська с корытом воды и потрёпанным тулупом. Корыто она поставила на полу у ног, а тулуп положила Алёне на колени. Из под мышки достала завёрнутый в простенькое волочение кусок хлеба.
– Ножки-то погрей, барыня, вишь, какие краснющие, – сказала она и Алёнка вся сжалась: никто никогда не называл её барыней, и это сейчас было очень тревожно. Потому что никакая она не барыня, а уличная девка, которую опозорили царские прислужники своими погаными пальцами. – И в тулуп замотайся, а то всё застудишь себе и к святкам помрёшь.
Алёна кивнула и послушно опустила ноги в приятно горячую, но не обжигающую воду и укуталась в тулуп. Он был большой, штопанный-перештопанный, мягкий и тёплый, как будто под ним кто-то только что спал. Проська, не зная, что ещё сделать, пожала круглыми плечами и ушла, но дверь за собой как будто специально затворила не плотно. Стараясь не бултыхать сильно ногами и не дышать так громко, Алёна развернула кусок хлеба, с удовольствием откусывая от него большие куски, и постаралась прислушаться к мужскому разговору, слова которого теперь через щель приоткрытой двери можно было различить.
– Я вот сейчас не посмотрю, что ты теперь поперёк лавки не лежишь, да всыплю тебе плетей полсотни, – глухо рычал отец, но Алёнке показалось, что без злости. На неё, дедушка, бывало, тоже так бранился. – Что ты о себе думаешь, Матвей? Еще и девку притащил, с ней-то мне что прикажешь делать? За скотиной ходить определить? Ну, не молчи что ль, Матвей Захарьич.
– Я не мог поступить иначе, отец, – упрямо отвечал Матвей. – У меня всё закипело.
– Раз закипело – крышку надо было открыть и пар спустить! А ты по морде! И кому?! Я тебе говорил не связываться с ними? Говорил? Нет, точно тебе плетей надо отсыпать.
– Я её увезу домой, на этом всё закончится. Завтра они проспятся… – уже не так уверенно сказал Матвей и Алёнка замерла. Домой? Он хочет отвезти её домой, а не просто где-то оставит? А куда ей теперь возвращаться? Домой к бабке, а примет ли?.. Наверняка слух уже прошёл, что её бесчестить увезли. Точно бабка домой