рукой в сторону, и я увидел лошадь Пикара, спокойно стоявшую, чуждую ко всему, что пронеслось перед нашими глазами. Я подошел к ней, она и не думала сопротивляться, когда я распряг и вывел её на дорогу. Потом нерешительно посмотрел на гвардейца, но тот, уже в седле, с нетерпением махал рукой:
– Да что тут думать, покойнику лошадь ни к чему, а тебе хорошо послужит.
– А если лошадь кто-нибудь узнает? Узнает, что это лошадь Пикара?
– Узнают, если ты немедленно не уберешься отсюда. Пикар бы её узнал, да говорить уже не сможет.
Если бы он дал мне хоть немного времени на раздумье, возможно, я принял другое решение. Но я побоялся, что он уедет, оставив меня одного, и ничего другого не оставалось, как подчиниться. С трудом взобравшись на лошадь, я закашлялся и никак не мог отдышаться: горло давила судорога, то ли дурноты, то ли от подступавших рыданий.
Гвардеец внимательно осмотрел меня.
– Повезло: на тебе не осталось его крови, а то расспросов не миновать.
Когда мы тронулись, с непривычки я еле усидел на лошади, в другой обстановке это было бы на редкость комичное зрелище, но тогда мне было не до смеха. Деревенская кляча, доставшаяся от Пикара, оказалась не сильно способной к верховой езде. Я старался держаться гвардейца, он же старался не пустить свою лошадь вскачь, дабы я не отстал безнадежно. Мы следовали друг за другом на некотором расстоянии, но будто незримая нить стянула нас: он уезжал и увозил меня, о том, что может меня ждать, никто из нас не думал.
Мы провели в седле до самого полудня. Какое-то время лошади стремительно неслись вперед, всё дальше от того места, где остался лежать Пикар. К моим душевным мукам добавились муки физические: я держался в сильном напряжении, опасаясь при малейшем неверном движении вылететь из седла, и очень быстро ломота наполнила тело, каждая косточка давала о себе знать, в довершение я до крови изодрал руки. Подавляя стоны, я терпел всю эту боль, не сомневаясь, что она послана во искупление содеянного мной. Боль рвалась из тела, за ней я почти ничего не видел перед собой, только чувствовал: силы на исходе, ещё недолго – и я свалюсь наземь. Что же, придется разделить участь Пикара, наверно, это и есть справедливость, – подумалось мне.
Однако судьба хранила меня, и вскоре, давая лошади отдых, гвардеец перешел на шаг. Я нагнал его, лошади двигались рядом, но я не заговаривал с ним, и он не искал моего общения, только один раз переспросил моё имя.
Мы все ещё ехали по лесу, в местах, мне совсем незнакомых – никогда не думал, что наш лес тянется так далеко. Глядя вниз на дорогу, я видел, как она расходится в разные стороны, потом сливается с другой дорогой, вышедшей из чащи, петляет, словно весенний ручеек, когда тот стремительно несется к реке, по капле вбирая в себя другие воды, чтобы целым потоком слиться с родной стихией. Я удивлялся, как гвардеец безошибочно определял, где сделать поворот или какую дорогу выбрать – я бы не отличил одну