мигал лампочками и дымился от натуги генератор. А потом наступило утро, день похорон.
– Мбу, дядя умер страшной смертью? – спросила Озомена. Пряный рис джолоф[6] был столь горяч, что пластиковая тарелка плавилась, как жвачка.
– Да кто тебе сказал? – по резкому тону сестры Озомена поняла, что лучше бы и не спрашивала.
– Просто слышала. А что такое ужасная смерть?
Мбу скривила губы и сощурила глаза в маленькие щелочки.
– Не дай бог, чтобы папа услышал такое. – И с этими словами Мбу вернулась к старшим девочкам, занятым раздачей еды, при этом ее вездесущий ингалятор с вентолином оттопыривал карман. Озомена мысленно пообещала себе больше не задавать подобных вопросов. Мимо нее прошла одна из сестер отца, тетушка Эдна, неся на руках маленького ребенка. Узнав сестричку, он потянулся к ней своими слюнявыми пальчиками. Помахав братцу, Озомена отправилась на скотный двор, чтобы немного побыть одной.
И там, возле загона с козами, стоял какой-то мальчик. Озомена хотела было развернуться и уйти, но потом подумала: с какой это стати? Ведь все тут принадлежит ее дедушке. Откашлявшись, она произнесла:
– Прости, но тут нельзя находиться посторонним.
На самом деле Озомена не была уверена в своей правоте – а вдруг это какой-нибудь дальний родственник, а значит, ему тут рады, – но интуиция подсказывала, что это не так. В соседнем загоне развалились на сене бабушкины овцы, и когда мальчик протянул к ним руки, они забились в угол. Под ногами кружились курицы: они склевывали листья с ветки азимины[7], специально привязанной к столбу, чтобы птицы не передрались насмерть. Мальчик даже не обернулся на слова Озомены.
Сам загон был глинобитным, дающим прохладу, но крыша из цинковых листов трещала от жары.
– Ты меня слышишь или нет? – растерянно повторила девочка. И ее, и Мбу мама научила хорошим манерам, отчего Озомена частенько не могла найти общего языка с одноклассниками, находя их грубыми, когда они не реагировали на самые обычные вопросы. А еще они смеялись, что она не знала местных игр, посмеивались над ее домашними завтраками, над ее акцентом, продолжая это делать, даже когда Озомена заговорила как все. Чужая грубость вызывала в ней чувство неловкости, как будто это она виновата.
По-хозяйски сплетя руки на груди, Озомена сказала:
– Если ты не желаешь меня слушать, я сейчас позову кого-нибудь из взрослых. И моя бабушка тебе задаст.
Развернувшись, она прошла мимо источающего жаркие миазмы туалета с выгребной ямой, что по левую сторону, – Озомена направлялась к кухонной пристройке, заваленной всяким скарбом, которым пользуются женщины: мотыгами и мачете, пустыми джутовыми мешками, сетчатыми переносками для кур. Все эти предметы были измазаны либо черным суглинком, либо рыжей глинистой землей. Через щелочку меж досок можно было разглядеть корзину с сушеной рыбой, подвешенной к почерневшей балке над тем местом, где бабушка