этому значение. Роза – так звали девушку, – еще изменит мнение, они подружатся.
Твилу накормили, хотя от усталости она почти не чувствовала голода. Сейчас она готова была заснуть прямо на полу, под дверью. Главное, что сухо и тепло. Она уже давно не ночевала под крышей. А еще здесь она ощущала себя в безопасности, хотя дом мастера Блэка никак нельзя было назвать крепостью. Отступило и тоскливое беспокойство, не позволившее ей этим утром уйти из Бузинной Пустоши.
Кухня располагалась в подвале, а почти весь первый этаж занимала гостиная, с креслом, низким столиком на крепких ножках и очагом – таким большим, что в нем уместился бы барашек. В задней комнате была устроена операционная. Твила содрогнулась, скорее почувствовав, чем узнав это помещение. Рядом была втиснута еще одна комнатушка – кабинет хозяина. Наверное, раньше обе эти комнаты были одним целым, но потом он поставил стену, решив отгородить рабочее пространство. Кабинет был совсем крошечным и включал только стол, стул и книжный стеллаж – все чрезвычайно узкое, иная мебель здесь просто не поместилась бы.
На второй этаж вела широкая деревянная лестница. Здесь располагались еще две комнаты – одна служила спальней мастеру, другая – Розе. А ей самой отвели чердачную каморку со скошенным потолком. В ней было холоднее, чем в других комнатах, но Твила чуть не расплакалась от радости и благодарности. Мастер Блэк перетащил сюда набитый гороховой шелухой тюфяк и один стул из кухни. А потом ей захотелось провалиться сквозь землю, потому что он спросил, не болит ли у нее грудь из-за молока. Твила нашла в себе силы лишь покачать головой: молока у нее не было. Удовлетворившись этим ответом, врач пожелал ей спокойной ночи и ушел.
Хорошо, что он не спросил про то, что у нее действительно очень болело. Лопатка в эти дни тоже зудела больше обычного. Как только мастер Блэк вышел, Твила рухнула на тюфяк, свернулась калачиком, прижимая руки к животу, и беззвучно расплакалась: она так и не решилась спросить про дитя – из робости, а еще потому, что не слышала прошлой ночью детского крика.
– Тебе там лучше, малыш, где бы ты ни был, – прошептала она, ненавидя себя за испытанное облегчение.
Эту мантру она продолжала твердить еще много ночей перед сном.
Если Охра и удивилась, когда на следующее утро Эшес сообщил ей новости про новую жилицу, то виду не подала. Недомогание Твилы он обрисовал лишь в общих чертах, опустив причину «болезни». Да кухарка и не задавала вопросов. Зато Роза, напротив, всячески выказывала недовольство, и даже миску перед ним не поставила, а шваркнула (правда, сама же и расстроилась, увидев, что от края откололся кусочек). Но Эшес сделал вид, что ничего не заметил. Привыкнет. Перед уходом не забыл предупредить ее, чтобы ни словом не обмолвилась о том, при каких обстоятельствах Твила попала в их дом. Судя по выпяченной губе, предупреждение оказалось нелишним.
Несколько дней девушка отлеживалась. Силы к ней быстро возвращались, и Эшес подозревал, что куриные бульоны Охры сыграли тут едва ли не бо́льшую роль, чем его визиты на чердак дважды в день. Твила ни на что не жаловалась и только благодарила.
Наконец в одно пасмурное (других в Пустоши не