провожал выходящего пристава каким-то умоляющим взглядом. Картуз в его руках при этом превратился в замусоленную тряпку. Выхин явно перестарался, от до смерти перепуганного свидетеля толку было как от бродячей собаки на охоте. Рихотин решил действовать лаской. Он отложил от себя лист опроса и улыбнулся.
– Ты Кузьма, верно?
Ямщик угодливо кивнул.
– Давай по порядку, Кузьма. Меня зовут Андрей Васильевич. Ничего не бойся, мы просто с тобой немного поговорим, и ты пойдёшь домой, хорошо?
Ямщик опять кивнул. Теперь недоверчиво, но с надеждой.
– Просто расскажи, как и где ты нашёл мёртвого гусара и что вообще видел вокруг тем часом.
– Барин… – неуверенно начал Кузьма. – Барин, так ведь не мёртвого я его нашёл…
– Хорошо, изволь по порядку… С самого что ни на есть начала.
– Говорил ведь мне Сенька… – плаксиво пробормотал ямщик. – Брось ты его от греха… Ведь всё уже рассказал их благородию, барин! Утром только гнедого запряг, выехал на набережную, цельный час порожним простоял, а тут их благородие, этот… гусар, значится… навеселе…
– Подожди, так что же, это ты его отвозил?
– Да как не я? Туда, на Галерную, и отвёз, он денег дюже дал, сказал ждать. Я и ждал, барин. Исправно ждал. Их благородия долго не было, почитай, часа два. Потом вышел, качается как шатун зимой да и упал в самую пыль-то. Я к нему, тащу с мостовой-то, а они в кровище все, благородие-то!
– Так ты, выходит, и видел, в какой дом он вошёл?
– Никак нет, барин, того я не видел, – заморгал птичьими глазками Кузьма. – Там ведь проулок и арка, вот в неё их благородие и шмыгнул, то есть… прошёл. А я, ей-богу, ждал, как уговорено было. У дома нумер четырнадцать.
– Хорошо, Кузьма. Далее что было?
По всему было видно, что Кузьма пришёл в обыкновение и весьма осмелел. Рихотину уже не приходилось вытягивать из него слова.
– Я к нему с уважением, дескать, ваше высокородие, будьте добры-любезны в колясочку, а он лицом белый совсем и кровищи под ним целая лужа! И всё ружьё какое-то спрашивал! Так и отошёл у меня на руках, упокой, господь, душу его! – он трижды быстро перекрестился.
– Погоди-ка! Какое ещё ружьё? При нём было оружие? Когда на набережной в коляску садился?
– Нет, барин! Только сабля при нём была. Чудо как красив был, мундир, весь в зол…
– Тогда про какое ружьё он спрашивал? – перебил ямщика Рихотин.
– Да бес его знает, барин! Только дыхание у него уже запиралось, а он всё: «Ружь-ё, ружь-ё, ружь-ё». Потом булькнуло в горле, как будто из полного штофа бражку выпростали, и затих. Только зенки застыли, как небеса голубые. Тут как раз Сенька из-за угла выехал, господина какого-то на Невский везёт, я его с оказией и послал в управу.
Получалась какая-то чертовщина. Ясности рассказ свидетеля никакой не приносил. Рихотин прикинул, что на Галерной сплошь казённые здания, казармы, конюшни да особняки, надо будет выехать и на месте полюбопытствовать, куда мог заходить убиенный.
– По дороге говорил