очень далёкими и отнюдь не такими горькими.
По падшим солдатам не устраивали пышных похорон (странно вообще было бы применять земные обряды людей, которые, по сути, ничего не знали о смерти, к созданиям, что в человеческом понимании никогда живыми и не были, ибо их плоть, кровь, сознание и душа рождались из Света и с ним же сливались, когда время их телесного пребывания в этом мире истекало) и публичных стенаний с заламыванием рук – по большей части, ангелы скорбели тихо. Да и печаль, поселявшаяся в их сердцах, была скорее состраданием той боли, что перенёс умирающий, и тоской по расставанию и своему одиночеству, которое рано или поздно закончится, чем терзанием смертных, считающих, что лишились своих любимых навсегда. Каждый из ангелов твёрдо знал, что, когда наступит его черёд распрощаться с привычным существованием, он точно так же растворится во всеобъемлющей любви и гармонии Света, встретив там всех, кем дорожил, и потому не боялся погибнуть. А вот возможность прожить отпущенное время бесчестно, не выполнить того, что до́лжно, не приложить всех имеющихся сил, чтобы сделать мир лучше, испортить по пути чью-то жизнь действительно пугала. Как после такого смотреть в глаза товарищам? Как смотреть в собственное отражение? И как позволить себе уйти навсегда, если никакой прекрасной вечности ты недостоин?
Ужасней было бы только впустить в себя Тьму. Разрушающую, всепоглощающую, жадную Тьму, которая разъест душу мерзкими соблазнами, ненасытной жаждой разрушений и негасимой ненавистью, которая сожжёт сердце, превратив его в сморщенный почерневший комок, где нет места ни для чего, кроме алчных эгоистичных удовольствий. Тьма, которая вытеснит любовь Света и затмит его, которая заставит позабыть обо всём, кроме бешенной гонки, ведущей в никуда… В никуда, потому что демонам не познать безмятежной лёгкости Света, не соединиться с ним, даже не приблизиться к нему. То, что станет для ангела ласковым и мягким теплом летнего солнца, покажется демону испепеляющим и безжалостным жаром кипящей лавы. И всё, что ему останется, когда в его грудь войдёт карающий святой меч или в спину вонзится предательский ядовитый кинжал, – это бесконечный слепящий мрак, глухой к мольбам и безразличный к отчаянию. И Свет, и Тьма награждали своего носителя, но каждый – своей монетой. Каждый возвращал то, что прежде царило в душе, будь то любовь или ненависть, созидание или разрушение, цветущие сады или иссушенная пустошь. Каждый отдавал то, что было привнесено в мир: утешение и презрение, исцеление и страдание, успокоение и агонию, счастье и боль. А потому демонам смерть ничего хорошего явно не сулила.
Однако бывшего противника Векаты такая перспектива, очевидно, нисколько не беспокоила. А сколько самоуверенной наглости было в его словах! «Тебе не убить меня»… Словно он говорил не с солдатом Ангельского полка, державшим в руке святой меч, а с беспомощным человеком, наставившим на него перочинный ножик! Поистине, наглость этих созданий не ведает границ.
– Интересно,