У Терри начались приступы – парализующие и пугающие, – когда внешний мир обрушивался на него всем весом. Его оставляла способность ориентироваться в пространстве, он часто не мог связать воедино запутанные сигналы мозга. И в свете этих приступов даже человек с такой стальной волей, как у Терри, начинает понимать, что всему есть предел.
Незадолго до этого он уже отменил участие во вручении золотых наград герцога Эдинбургского в Виндзорском замке – и мне это показалось важным звоночком. Этого дня он стопроцентно ждал с нетерпением – а я не могу делать вид, будто это даже в лучшие времена относилось ко всем делам, отрывавшим Терри от стола (и не касавшимся библиотекарей). «Давай каждую неделю записывать в ежедневник что-нибудь, что можно отменить, – шутил Терри. – Будем дарить себе свободный день». И действительно: если мероприятие по любой причине отменялось, неожиданно появлялись лишние часы для работы и отдыха в Часовне, воцарялась чуть ли не отпускная атмосфера. Однако поездка в Виндзор на вручение Премий герцога Эдинбургского явно не относилась к разряду «чего-нибудь, что можно отменить»1.
Но тем утром машина с водителем ждала на подъездной дорожке… ждала, ждала и ждала. Терри не мог выйти из дома. Он остался с Лин. Я позвонил и извинился от его имени. Он взял выходной на остаток дня и на следующий день. Это было неслыханно. Потом он снова собрался с силами. Но я уже с упавшим сердцем понял, что отныне над любыми договоренностями стоит вопросительный знак. Больше в его ежедневнике чернилами не пишут.
Вскоре после того случая, в утро выступления в Беконсфилдской библиотеке, его состояние снова ухудшилось. Я не представлял, как можно ехать, даже несмотря на Беконсфилд со всеми его библиотекарями. И все же он сумел добраться из Часовни в машину. До сих пор не понимаю, каким чудом. В дороге он много спал, а я переживал о том, что нас ждет на месте. Зря. Когда он вошел в библиотеку, тепло приветствуя людей по пути, казалось, что мир вернулся под его контроль. Я сидел рядом с ним на сцене в своей новой роли «хранителя историй», готовый заполнить паузы, если разговор забуксует. Но разговор не буксовал. Слышался смех – гарантированный на любом выступлении Терри Пратчетта. Рассказывая о важности библиотеки в жизни ребенка, Терри уверял, что сам в школе научился только «драться и плеваться», – может, это и было не совсем правдой, но публике понравилось. Он раскрыл, что прообразом нянюшки Ягг, ведьмы из Ланкра в Плоском мире, послужила жительница беконсфилдского Старого города – подруга его родителей миссис Пламридж, известная как миссис Плам2.
И он говорил о Черной Мельнице – своей аналогии для зачастую холодного и бесстрастного писательского мышления, той части мозга, что ищет материал и не отключается никогда, ни при каких обстоятельствах. «Когда умирал мой отец, мать плакала и я ее утешал, – рассказывал Терри публике, – так вот, даже тогда какая-то частичка моего мозга говорила: “Так вот на что это похоже…” Все – зерно для Черной Мельницы. Все когда-то да пригодится».
Мы