По волчьему следу. Карина Демина

ты откуда… – Бекшеев удивился.

      – Так ведь говорю же, по рынку гулял. Хочешь?

      Он протянул кулек с семечками.

      – Спасибо, но… пожалуй, воздержусь.

      А я вот отказываться не стала. Семечки были прошлогодними, но хранились, верно, с толком, а потому не пахли ни плесенью, ни мышами. Их выжарили, щедро плеснув подсолнечного масла. Оно пропитало скорлупу, сделавши семечки липкими, и подхвативши крупицы крупной каменной соли.

      Хорошо.

      – О чем еще болтают? – поинтересовалась я.

      – Да про всякое…

      Лузгались семечки тоже неплохо. И паленых, как и недожаренных, не попадалось почти.

      – Говорят, что зверь в лесах завелся лютый. Оборотень. Явно из числа беглых пленных. А может, и не их, но каторжников. Тут мнения расходятся. Но все знают, что взяли меньше, чем сбегло. Вот и спорят, кто таки, немец или каторжник. Правда, есть еще версии.

      – И какие?

      Я оглянулась, ощутив взгляд. И уловила тень в окне. Шапка? Вполне может статься. Отговорился занятостью, а сам приглядывает?

      Я на его месте приглядывала бы всенепременно.

      Хотя… я бы на его месте этого бардака не допустила бы. Хотелось бы так думать.

      – Тут лесник имеется…

      – Михеич? – я выцепила из памяти имя, названное Васькой.

      – Ага. Он самый. Крайне подозрительная личность. Живет в лесу, сам собой. Ни семьи, ни родственников вовсе… собак держит злых. В общем, идеальный вариант.

      – Для кого?

      – Для полиции. Шапошников, поговаривают, собирался наведаться, да Михеича дома не оказалось.

      – Сбежал?

      – В лес ушел. Одна хорошая женщина сказала, что он частенько надолго уходит, на неделю или две. Но она не верит, что это он. Она вообще полагает, что это из клятой деревни наведались.

      Бекшеев вздохнул и протянул руку.

      – Что? Вы тут грызете так… неприлично вкусно. Как это вообще едят?

      Тихоня отсыпал ему семечек, а я показала.