разделиться на две группы. Бонплан и монахи покачали головами.
Ну, тогда идем влево, решил Гумбольдт.
Почем же влево? спросил Бонплан.
Значит, вправо, сказал Гумбольдт.
Ну, а почему вправо?
Черт подери, рассердился Гумбольдт, что за идиотизм!
И он зашагал впереди всех влево. Птичий гам раздавался здесь еще сильнее. Через какое-то время в нем можно было различить какой-то тоненький быстрый-быстрый клекот. Гумбольдт склонился к увядшим растениям на земле. Вздувшиеся растеньица, бесцветные, почти бесформенные.
Как интересно, прокричал он в ухо Бонплану, как раз о таких вещах я написал работу во Фрейберге!
Когда они оба разогнулись, то увидели, что монахи исчезли.
Кретины суеверные! вскричал Гумбольдт. Вперед!
Дорога резко пошла вниз. Птицы хлопали крыльями совсем близко от них, но ни разу их не коснулись. Они на ощупь подобрались к какому-то выступу. Факелы были слишком слабы, чтобы достать до самого свода. На стены ложились их огромные тени. Гумбольдт взглянул на термометр: становится все теплее, сомнительно, чтобы это порадовало профессора Вернера! Потом вдруг он увидел рядом силуэт покойной матери. Он поморгал глазами, но ее тень не исчезла, словно то был не фантом. Платок повязан на шее, голова наклонена, на устах отрешенная улыбка, нос и подбородок истончились как в последний день ее жизни, в руках гнутый зонтик. Он закрыл глаза и медленно сосчитал до десяти.
Что, что? спросил Бонплан.
Ничего, ответил Гумбольдт и, сосредоточившись, отколол от скалы осколок.
Дорога ведет дальше вниз, сказал Бонплан.
Пожалуй, хватит, решил Гумбольдт.
Бонплан высказал предположение, что там внизу, может быть, есть еще неизвестные растения.
Лучше вернемся, сказал Гумбольдт. Раз хватит, значит хватит.
Они пошли вдоль ручья на свет. Постепенно птиц становилось все меньше, а крики их все глуше, вскоре они смогли потушить факелы.
Перед пещерой их проводник крутил на вертеле над костром обеих убитых птиц, выпуская жир. Перья, клювы и когти уже сгорели, кровь капала в пламя, жир шипел, над поляной стоял горький запах. Этот птичий жир – большая ценность, пояснил проводник. Не имеет запаха и держится больше года!
Придется добыть парочку новых, сердито сказал Бонплан.
Гумбольдт попросил у Бонплана его флягу со шнапсом, сделал большой глоток и отправился с одним из монахов в сторону миссии, в то время как Бонплан вернулся в пещеру, чтобы подстрелить еще пару птиц. Сделав сотню шагов, Гумбольдт остановился и, задрав голову, посмотрел на верхушки деревьев, упиравшиеся в небо.
Эхо!
Эхо, повторил монах.
Ага, они кричат, и крик их отражается от стен. Очевидно, так ориентируются эти твари. Если не по запаху, то по звуку.
На ходу Гумбольдт делал пометки. Система, которой мог бы воспользоваться и человек – в безлунные ночи или под водой. А что до жира: из-за отсутствия запаха он наилучшим