палубы – а команда даже ничего не успела предпринять: многие на борту были учёные, в мореплавании неопытные, и они сами ходили с зелёными лицами, страдая от морской болезни. В-третьих, когда наконец закончили инвентаризацию – а надо было этим заниматься на берегу, – выяснили, что некоторых необходимых вещей не хватает. В результате пришлось опять вставать на якорь, на сей раз в Исландии, чтобы закупить нужное и выгрузить лишнее, включая восемь тысяч бутылок пива и несколько ящиков шампанского – запас на три Рождества вперёд. Задержка продлилась несколько дней, в течение которых члены команды поглощали брошенную выпивку с таким усердием, что перепились хуже самых отпетых морских разбойников. Фройхен записал в своём журнале: «Теперь я много знаю о том, как не надо снаряжать экспедиции».
«Дания» наконец вышла в море, но неприятности на этом не закончились. Сначала инвентаризация неприкосновенных запасов, которые хранились в шлюпках, обнаружила в одной из них только сладкие консервы. Потом кто-то забыл закрыть дверь в кладовую, скучающие собаки ворвались внутрь и сожрали мешок муки, бочонок масла и другие припасы. Окидывая взором творившееся бедствие, Мюлиус-Эриксен зашёлся в своём «первом приступе истерического гнева», как выразился Фройхен. Команда всё лучше узнавала главу экспедиции с неприглядной стороны и задавалась вопросом, как-то они проработают три года под его началом. По описанию Фройхена, Мюлиус-Эриксен был «скорее поэт, чем путешественник».
Когда наступил август, «Дания» достигла Гренландии и медленно ползла вдоль берега, с трудом прокладывая себе путь через дрейфующие льды. Одноцилиндровый мотор кашлял, будто страдал эмфиземой. Порой приходилось ждать по нескольку дней, чтобы между льдин открылся свободный проход и «Дания» смогла бы продвинуться хоть на дюйм-другой на север, пока море совсем не встало. Они были у мыса Бисмарка, когда стало ясно, что воды окончательно замёрзли и не выпустят «Данию» до следующей весны. Пришлось назначить это место основной базой.
Большинство членов команды намеревались провести зиму на борту, набившись в тесные, зато знакомые и тёплые помещения. Четверо учёных, однако, собирались поселиться на берегу в небольшой хижине: с берега было проще проводить эксперименты. Хижину площадью 25 квадратных метров тут же окрестили «виллой», а её обитателей – «аристократами». В «аристократию» входили Йохан Петер Кох – главный картограф экспедиции, Оге Бертельсен – художник, Андреас Лундагер – ботаник и Альфред Вегенер, единственный в экспедиции немец, выдающийся метеоролог и физик (в дальнейшем Вегенер прославится, развив теорию дрейфа материков).
Фройхена назначили помощником Вегенера. Экипажу немец нравился: он был харизматичен, вёл интересные беседы, и, хоть изначально Вегенер по-датски говорил плохо, он был дока в языках и скоро уже свободно шутил со своими спутниками. Его научный энтузиазм, особенно в метеорологии, был так же заразителен, как его улыбка: Вегенер совсем не походил