угол дома и вошли через заднюю дверь, пробрались через кухню, поднялись наверх. На дверях спальни висела табличка – рамочка из роз, а в середине слова: «Комната Бритни». Ниже имелась свежая приписка: череп и перекрещенные кости и крупная надпись: «Не соваться». Внутри стены были выкрашены в темно-красный цвет и густо увешаны плакатами и вырезками из журналов – Курт Кобейн, «Фу файтерс», «Гэллоуз». На кровати лежали груды подушек и не то одеяло, не то покрывало, черное, пушистое. В принципе довольно клевая комната. Я вспомнила свою последнюю комнату, у Карен, свои немногочисленные вещички, которые истребила.
– Хочешь – садись на кровать, хочешь – на бин-бег.
Я неловко примостилась на краешке кровати. Бритни села рядом.
– Ну? – сказала она. – Я – Бритни, а ты… Джемма?
– Джем, – ответила я.
Вот теперь, когда мы оказались в ее комнате, понт с нее маленько слетел. Собственно, было видно, что она нервничает, а значит, тот фасад, которым она ко мне повернулась в парке, был всего лишь фасадом. А на деле она трусит не меньше любой другой. Мы просидели в молчании целую вечность, а потом она поставила какую-то музыку и пошла раздобыть еды, а я осталась одна.
Сидела, осматривалась. Клевая комната. Кроме всех этих плакатов, был там настоящий туалетный столик с косметикой и коробочками для всяких побрякушек, а еще – куча фотографий в рамочках: родственники, домашние животные. На парочке фотографий Бритни была с мальчишкой, явно младше ее, – на одной у него были густые кудряшки, а на другой он сфотографирован совсем лысым, только улыбка осталась той же, от уха до уха. Выходит, у нее где-то есть еще и брат?
После нескольких дней на свежем воздухе в комнате с центральным отоплением оказалось нечем дышать. Я начала потеть и сообразила, что несет от меня будь здоров. Сняла зеленую куртку, но сильно уютнее не стало. Стянула «кенгурушку», положила ее на куртку сверху. Теперь они лежали одинокой кучкой на ковре – то еще безобразие. Грязнущие – будьте-нате; впрочем (я посмотрела вниз), джинсы и кроссовки не лучше. Нельзя сказать, чтобы в комнате у Бритни было так уж чисто, но я все равно почувствовала себя не на месте, как кусок дерьма на ковре.
Бритни вернулась с большой пиццей на тарелке, бутылкой кока-колы и стаканами. Запах пищи одновременно пробудил и голод, и тошноту. Она протянула мне тарелку:
– Простая, только сыр и помидоры, ничего?
– Да нормально.
Я взяла кусок, все еще не решив, стоит мне есть или нет. Бритни уже жевала, поглядывая на меня и в то же время стараясь не поглядывать. Я откусила маленький кусочек, медленно разжевала, проглотила. Вроде ничего, скользнул в желудок, да там и остался, тогда я доела свой ломоть и потянулась за вторым. Так мы и сидели, жевали и пили. Просто сюр какой-то. Вроде бы подростки как подростки – сидят у себя в комнате, лопают пиццу, запивают кока-колой. Вот только мы не хихикали, не болтали про мальчишек и про косметику. Мы сидели, остро ощущая установившееся молчание, подыскивая, что бы сказать.
Где-то