в этот час двор и с ходу нырнул в третий от арки подъезд. Из подвала на меня пахнуло плесенью и сыростью. Забытый запах старого, давным-давно обжитого дома заставил меня задержаться на пятачке между лестничными маршами.
Я поднялся на третий этаж и остановился у знакомой двери. Привычным движением вдавил кнопку звонка. Еще и еще раз.
За дверью послышались ровные приближающиеся шаги, звонко щелкнул замок.
На лестничной площадке было темновато, но он узнал меня сразу – и отпрянул назад. Руками он обхватил горло, словно стараясь защититься от чего-то, и смотрел, смотрел на меня во все глаза.
– Здорово, Валек!
Он не ответил, но сейчас я ничего и не ждал от него. Я переступил порог и закрыл за собой дверь. Надо дать ему время хоть немного прийти в себя. Я нагнулся расшнуровать туфли. Мелко переступая, он отодвигался от меня, пока не наткнулся на стену и не остановился.
– Ну, что стоишь, как пень? Приличия ради, хоть в комнату пригласи, что ли.
От звука моего голоса он вздрогнул, раза два с трудом сглотнул, словно проталкивал что-то твердое, застрявшее в горле. Рук не опустил.
– Но ведь ты… ты же… умер!
Голос его прозвучал сипло и жалко. И сам он был каким-то жалким и беспомощным, маленьким, съежившимся человечком. Я никогда не знал его таким. Суеверным он, конечно, был, но в меру, как большинство из нас, и – своеобразно. В приметы, например, верил, но только счастливые. Никаких там кошек, пятниц и тринадцатых чисел… Все же как сильны в нас пережитки – вот и он, образованный, культурный человек, друг, наконец, а меня боится.
Все мы, без сомнения, материалисты. Мы гордо познаем и объясняем окружающий мир. Но скажите мне, куда все это улетучивается, стоит нам только столкнуться с чем-то, пока не объясненным наукой. Почему в подобных ситуациях наш могучий интеллект с грохотом низвергается по ступенькам тысячелетий?
Вот и он шарахается от меня, будто от прокаженного.
– Ты же… умер! – повторил он.
– Валек, – укоризненно протянул я, – что ты, в самом деле! Приглядись получше. – И добавил, усмехнувшись, цитату из классика: – «Слухи о моей смерти оказались несколько преувеличенными».
– Я… – он снова громко глотнул и, стремительно повернувшись, бросился в комнату, едва не запутавшись в портьере. Я прошел за ним, сел на диван.
Он лихорадочно рылся в самом дальнем углу массивной тумбы письменного стола, прямо на пол вышвыривал какие-то папки, старые потрепанные тетради, картонные коробочки, сломанные авторучки – весь тот хлам, который накапливается незаметно и царит во всех уголках от одной генеральной чистки до другой.
Ему было ужасно неудобно, он никак не хотел повернуться ко мне спиной, пытаясь одновременно смотреть и на меня, и в стол.
– Брось, Валек! Что ты там потерял? Давай хоть поздороваемся по-настоящему. Сколько лет прошло!
Кажется, он и не понял, что я сказал. Он упорно копался в столе.
Я