подающим надежды, так что ему сунули в зубы распределение в Новокиневскую заводскую газету. И паспорт еще поменял зачем-то. Значит прошлый либо потерял, либо… либо в нем появились порочащие отметки, показывать которые в приличном обществе вредно для карьеры или здоровья.
В общем, юноша купил билет и приехал в Новокиневск.
Где его сбросили с девятиэтажного дома без верхней одежды.
Никакого бумажника в сумке не оказалось, так что из денег у меня был один только пятак одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска, который я обнаружил в заднем кармане своих штанов. Как раз в том самом, на котором красовались крупные буквы «Рила».
И еще – вещей было как-то маловато. Точнее, какой-то бестолковый набор. Выглядело так, будто кроме этой сумки где-то еще должен быть чемодан. Где-то же должна быть еще какая-то одежда, кроме этих вот псевдоджинсов и рубашки. Хотя может я просто плохо помню жизнь и быт советских человеков. Может, три пары финских трусов и полфляжки портвейна – это более, чем достаточно для счастливой и безбедной жизни.
Я сложил вещи обратно в сумку, застегнул молнию и откинулся на спинку кресла.
Посмотрел на безмятежно дрыхнущего Веника.
«Спасибо, парень! – подумал я. – Если бы не ты, то сидел бы я сейчас в ментовке и путался в показаниях».
Или за мной уже приехала бы бригада крепких парней с Полевой. Дурдом на Кирпичном еще не построили потому что…
Я тихонько встал, ощутив необходимость размяться. Потрогал голову в том месте, где был ком запекшейся крови. Никакой болезненности и припухлости, будто кровь там взялась вообще непонятно откуда.
Тут меня по голове как пыльным мешком ударило.
Восьмидесятый в Новокиневске.
Это значит, что где-то здесь есть я сам! Жан Колокольников, ученик третьего класса шестьдесят девятой школы! Ну да, мы как раз в этом году получили новенькую трешку на Спортивной. Вокруг сплошные пустыри. Это сейчас там спальные районы до горизонта, а в восьмидесятом еще ничего не было. Помню, когда Брежнева хоронили, все заводы включили гудок, я вышел на балкон девятого этажа его послушать, и вид был на заросший сухими кустами пустырь. На котором потом возведут кондитерскую фабрику.
Значит, пока я тут в гостях у непутевого сынка обласканных советской властью родителей, другой я сижу за партой, сложив руки перед собой.
Хотя нет, сегодня же воскресенье.
Завтракаю, значит. Чтобы потом одеться потеплее и укатить к бабушке на Черемушки.
Как делал почти каждое воскресенье. До того момента, как с бабушкой приключилось…
Кстати, а когда это было?
Я напряг память.
Это точно была зима, почти под новый год. Я отчетливо помню, что пришел с городской елки во Дворце Пионеров, открыл дверь своим ключом, и услышал разговор родителей. Отец как раз рассказывал маме, что бабушка нашлась в психушке Законска, только назвалась чужим именем и его не узнала. А хоронили ее уже после Нового года. На зимних каникулах.
Перед глазами встали страницы