одной из бензиновых помп возился грузно сложенный человек, безуспешно пытаясь наполнить бак «Форда» 66-го года. В бессильной ярости выругавшись, он оторвал от стойки трухлявый шланг. Тускло-янтарная жидкость выплеснулась на землю и тут же впиталась в замасленную щебенку, брызнула из прорех в стойке дюжиной тонких струек. Одна из соседних помп накренилась и с грохотом рухнула.
Шарлотта опустила ветровое стекло.
– Бен, колонка «Шелл» на том краю поселения не так обветшала! Езжай туда! – крикнула она.
Раскрасневшийся, взмокший хозяин «Форда» заковылял к дороге.
– Проклятье! – буркнул он. – Из этой чертовой развалины ни капли не выжать. Подбросьте меня до «Шелла», наберу там ведерко.
Фергюссон, с трудом сдерживая дрожь, распахнул пассажирскую дверцу.
– У вас здесь со всем вот так?
Облегченно вздохнув, Бен Унтермайер плюхнулся на сиденье рядом с подхваченным по дороге попутчиком, и «Бьюик», урча, покатил дальше.
– Даже хуже. Вон, глянь.
Впереди показались развалины бакалейной лавки, груда обломков бетона и стальных опор. Стекла витрин рухнули внутрь, повсюду вокруг россыпью валялись упаковки товаров. В развалинах, разгребая обломки, набирая охапки продуктов, копались хмурые, злые, как черти, местные жители.
Ненамного лучше выглядела и сама улица: трещины, рытвины, источенные дождем и ветром поребрики… Под брешью в лопнувшей трубе теплотрассы набухала, росла на глазах маслянистая лужа. Очень грязные магазины, машины у обочин – все вокруг одряхлело, состарилось. Ателье чистильщика обуви заколочено досками, разбитые окна заткнуты тряпьем, вывеска облупилась, выцвела. В неухоженном кафе по соседству – всего пара посетителей, жалких типов в мятых деловых костюмах: газеты расползаются в руках, чашки с мутным, бурым, точно болотная жижа, кофе трескаются, текут, стоит только поднять их над почти истлевшей стойкой…
– Сам видишь, долго мы не продержимся, – пробормотал Унтермайер, вытирая мокрый от пота лоб. – Все рассыпается на глазах. Люди даже в кино боятся ходить, тем более что радости от этого никакой: лента то рвется, то задом наперед крутится. Кстати, меня Унтермайер зовут, – представился он, с любопытством взглянув на узколицего, молча сидевшего рядом.
Оба обменялись рукопожатием.
– А я – Джон Доуз, – откликнулся человек в сером, но больше ничего о себе сообщать не стал. С тех пор, как Фергюссон и Шарлотта подобрали его по пути, он не произнес и полусотни слов.
Унтермайер бросил на переднее сиденье, рядом с Фергюссоном, свернутую газету, вынутую из кармана пальто.
– А вот что я нынче утром нашел на крыльце.
Первую полосу газеты украшала мешанина бессмысленных, ничего не значащих слов. Расплывчатый, неровный шрифт, водянистые, до сих пор не просохшие чернила, вместо снимков – кривые блекло-серые пятна. Попытка прочесть что-либо обернулась полным провалом: ни в строках колонок, ни среди жирных заголовков не нашлось