там узнали, меня просто вытолкали взашей.
Сглотнув, Джен продолжил – выплескивая накопившуюся в душе муть:
– Эти выродки, которых я учу… они шепчутся за спиной, как будто, если лекарь стар и слаб на ум, он научил меня неправильно писать или считать не так, как все.
Он даже не понял, как это произошло: вот Сахра сидела на подушках – и вот лицо вспыхнуло от жгучей, от всего сердца отвешенной пощечины.
– Не смей говорить, будто он выжил из ума!
Слова так и просились на язык: злые, обвиняющие слова… юноша промолчал. Только опустил голову.
– Вот! – Сахра бросилась к подушкам, скомкала и отбросила покрывало, запустила руки в пыль под половицами. – Смотри! – Она высыпала на пол горсть монет разного размера. – Здесь сорок шети́тов, пять двойных, из Нага́ды, и один серебряк!
Девушка с гордостью показала тусклую белую монетку, рисунок на ней почти стерся, захватанный сотнями, если не тысячами пальцев.
– Бери! Тебе ведь они нужны! Для чего я таскалась по харчевням? Ну бери же, чего стоишь? Завтра я заработаю еще…
Джен не слышал. Опустившись на корточки рядом с сестрой, он взял из ее рук серебро, молча разглядывал вязь вытертых букв. Старая монета, отчеканенная при ас-Джарка́лах, наверное, лет сто назад.
– Откуда это у тебя?
– Заработала, – задрала нос Сахра. – За один день. Пока ты возишься с выродками купцов, я…
– Откуда! – повторил юноша. Он с силой сжал ее руку.
Сестра юлила, но получилось не слишком убедительно:
– Сюда приходит не только голытьба, знаешь ли! Дворянчиков тянет, точно медом намазано. Собачьи, петушиные бои… И в Кобру играют на такие деньги, что нам не снились!
– И девочки стоят недешево, – в тон ей подхватил юноша.
Вдох. Выдох. Сахра молчит. Неужто ей вовсе нечего сказать?
– А если и так? Я заработала больше, чем ты, за один день! Одну ночь… Не знаю, как там дальше, а поначалу не слишком плохо.
– Считаешь себя героиней? – скривился Джен.
– Я считаю себя дочерью, – без гордости, без вызова. Просто и посредственно, будто так и нужно.
Сестра смотрела ему в глаза, и во взгляде ее не осталось злости, только спокойное упрямство. Джену же впору было взвыть в голос. Он и взвыл бы, встряхнул ее, тряс сколько нужно, чтобы вытрясти дурь, если бы не понимал: станет хуже. Уж в этом он знал Сахру достаточно.
– Боги, но ты же себя губишь, сестренка, – выдохнул он.
– Интересно, кто погубит себя раньше: я под крышей, накормленная и одетая – или ты, когда тебя отправят на рудники? Или отец, с лопатой, на рытье каналов?
– Но ты должна понять…
Джен не находил слов. Всегда послушные, податливые, в самый неподходящий миг они его оставили.
– Ты зарабатываешь так, а я иначе, – Сахра пожала плечами. – Каждый делает это по-своему.
– Но ты… ты выбрала неверный путь!
– Неверный? – Девушка рассмеялась. – Что ты об этом знаешь?