брошенная жвачка
на скамейке в парке. Опять становится скучно
на белом свете… Такая вот незадача.
И овечка опять сбежала. Опять над лесом
ничего, что хоть как-то могло бы спасти картину
середины осени… Гербарий хрустит под прессом
мусоровоза, собой удобряя глину…
После получения почты…
Я сидел на стуле не в силах пошевелиться.
Почему-то казалось – земля из-под ног куда-то…
Потому-то, наверно, слеза не смогла скатиться
дальше складки у носа и замерла виновато.
Я смотрел на вещи, разложенные у двери —
это всё, что осталось: тетради, блокнот – на выбор,
да ещё карандаш в стакане – в конце недели
ты его позабыл, собираясь поспешно в Выборг.
Ты хотел уехать на время – забыть обиды…
Да, действительно, время лечит. Порой успешно…
Так, наверно, в салоне красотку обмажут глиной
и в конце сеанса она как бы вновь безгрешна.
Ты хотел на время, а выпала снова вечность.
И уже не спросишь – кто так замостил дороги…
И откуда ветер… но все облака навстречу.
И в холодной жиже опять утопают ноги.
Я смотрел на вещи у двери и мне казалось —
смерти нет, наверное, покуда доступна память.
Карандаш в стакане, тетради… – какая малость,
может быть… но тронь только их руками
и услышишь голос. Не шёпот уже неслышный,
различимый только, когда затихает ветер,
и морозным вечером тише в подвале мыли —
видно знают, что этой зимой ничего не светит.
Я услышу твой голос, и, может быть, даже почта
переправит весточку, будто и нет разлуки…
Посмотри в почтовой корзине – так, между прочим —
там конверт с пометкой – умершему… прямо… в руки.
«Фонарь наддверный начал угасать…»
Фонарь наддверный начал угасать
к исходу дня. Зашевелились тени,
стараясь искру малую поймать
огня, чтоб не попасть за двери…
«Помню, давно это было – я ждал на вокзале…»
Помню, давно это было – я ждал на вокзале.
Ты не спешила, ждала, что отправится поезд,
пряталась за расписаньем, пока не сказали:
«Поезд „Москва-Ленинград“ отправляется в восемь».
Можно букет теперь выкинуть в урну у двери —
так на прощание, видимо, ты не решилась —
взять на себя, одним разом, все в мире потери,
чтобы потом, в окончании, с ним не случилось!
Видимо, всё-таки лучше печать и разлука
в недоумении, в недосказании – просто,
как продолжение, как вековечная мука
с переживанием – да! – но уже без вопросов.
«Я помню, на пристани было одно заведенье…»
Я помню, на пристани было одно заведенье,
где