встретите его и разговоритесь с ним и покажете больше желания слушать, чем говорить, он вам поведает предание о старых казаках, которое он сам сочинил, леденящие истории о concentrated и, сверх того, materialized evil, скитающемся иногда в этих местах в виде черного облака, историю о горе, возле которой он лежал и как она будто бы стала прозрачной и проч, и проч. Здешние пастухи – ужасные вруны. Все они карачаи, Хаджи дагестанец, они его называют приблудным.
Поехали, повернув, вдоль гряды холмов. Середину всех их, иногда спускаясь до подножия и поднимаясь до верхушки, покрывали какие-то желтые цветы; перед холмами была равнина, редко белеющая ромашками, рассыпавшаяся слева странными небольшими кочками, поднимавшаяся к холмам, изредка вздыбливаясь небольшими холмиками. На равнине и кое-где на этих небольших холмиках редко стояли деревья с темной тенью под ними.
– Что это за цветы?
Улыбка, темный взгляд. Она глядела на него очень внимательно и изучала его. – Asalia Pontiae. Это мои самые любимые цветы, впрочем, запах особенный, может быть, вам не понравится, и сильный. Жаль, что вы не приехали с братцем раньше: они уже опадают, как и все опадает. Здесь весной прекрасно; здесь она «без конца и без края»; тут у нее, правда, «высок синий терем».
– Вам нравится Георгий Иванов?
– Я его очень люблю. Брату тоже очень нравится; вы, конечно, знаете. Вы, кажется, долго не видались?
– Два года.
– Надеюсь, что на этот раз он приедет; вы, – рассмеялась, – некоторым образом залог; обещал двенадцать раз; я считала. Скажите, вы раньше были на Кавказе?
– Нет, но давно хотел. Эти холмы и азалии – прелесть, и воздух особенный. Лев Толстой и Лермонтов говорили о здешнем воздух, что он редок. Я это сразу почувствовал.
– Правда. Вы ведь к нам, кажется, всего на пять дней, так сказать, заехали перед Европой?
– Да. Впрочем, я еду не только в Европу, то есть сперва в Европу, потом сделаю что-то вроде всесветного путешествия и потом опять в Европу и намерен пожить там года два, может, больше, главным образом в Италии.
– Да уже вам не горьки ли дымы отечества?
Улыбнулся:
– И сладки, и горьки.
– Я тоже подумываю поехать за границу, может быть, через полгода поеду. Буду только в Европе.
– Сколько вы уже здесь живете?
– Полтора года. When the deputy mandate of my тятенька, – смех, – was ended… да вы знакомы с тятенькой?
– Немного, – джип свернул направо, на другую дорогу, расползавшуюся посередине широкой грязью, поднимавшуюся вверх к каким-то стоявшим по обе стороны ее домам и в которой кончились две не вполне убитые колеи, опускавшие их и поднимавшие, пока они ехали вдоль холмов с одной стороны и с другой – мимо длинных оград из длинных жердей, сменивших лес и в начале которых и за которыми стоял одноэтажный и когда-то розовый дом с замеревшими рядом с ним двумя синими тракторами.
– Когда срок в Госдуме тятеньки истек, то есть второй, он два раза выбирался, ну, да вы, я думаю, знаете, еще раз он не стал избираться,