он кирпичный?
– Кирпичный! Настоящий!
– Как этот?
– Лучше! Смотри!
Дом действительно красивый, с высокими овальными окнами.
– Дедушка сам хотел построить. Он в молодости умел делать все, ничего не боялся, – объясняет мама. – Даже роды принимал у бабушки, когда она не могла разродиться Ирочкиной мамой… Да, вот так, – она делает паузу, – а Валя все равно недолго прожила, туберкулез съел легкие… Во время Первой Империалистической войны дедушка служил в Гельсингфорсе, в Финляндии, – продолжает она рассказ, который я могу слушать до бесконечности. – Медбратом работал в госпитале, только в каком, – не знаю, а интересно было бы узнать. Ведь сохранились где-то документы, наверное… И мы с бабушкой туда ездили, жили там. Я даже слова какие-то иногда вспоминаю – с детьми во дворе говорила… У дедушки деньги всегда водились: он времени даром не терял. Пока служил, в свободное время делал деревянные игрушки, свистульки, куколки и продавал – умел заработать. А потом все, все пропало…
Я переворачиваю листы с рисунками деда и замечаю, что на обратной стороне что-то написано. Я читаю:
«Кого люблю? Люблю я своего незабвеннаго Прошу. Проша ты моя одна в свете отрада ты мое счастье и в душе покой. Люблю тебя мой милый Проша Люблю. За тобой живу на свете и чувствую себя весело. Одна твоя верная для тебя жена…»
– Это, видно, бабушка посылала письма дедушке, – поясняет мама.
Без знаков препинания, конечно, и с ошибками, но такая поэтичная любовь деревенской барышни-крестьянки.
Я, как и все дети, с удовольствием слушаю рассказы о том времени: мать вспоминает красивые игрушки, которыми играла в детстве, бабушкины шерстяные платья и пальто, посуду, льняные скатерти – все это привезли из Финляндии и все это ушло во время революции и гражданской войны: дедушке приходилось спасать семью от голодной смерти.
– У бабушки Муры вместо груди висели два сморщенных мешочка, – рассказывает мама, – а нам, детям, велели побольше спать, чтобы не расходовать силы. Один раз пришли ночью, разбудили, вывели твоего дедушку, поставили к стенке и сказали: «Говори, где прячешь запасы, а то расстреляем!» То ли красноармейцы, то ли банда какая-то – тогда никто ничего не понимал. А какие у дедушки запасы?! Он им так и сказал: «У меня семья голодает, и прятать мне нечего!» Как они его отпустили, сама не знаю!
Последние остатки привезенного – швейцарские часы, золотые цепочки, брелоки, бабушкин золотой браслет – добрал торгсин во время голода на Украине в тридцать третьем году: тогда несли всё за муку, сало, крупы. В войну дед работал на заводе, который делал запчасти для катюш. А после войны – на мебельной фабрике.
– Вернулись они из эвакуации, а дом пустой: ни мебели, ни книг… Так и не смогли ничего восстановить – сил уже не было у них…
Вечером дедушка возвращается домой и возится с нами: сажает на плечи, приносит с фабрики и высыпает на пол кучу разноцветных деревянных обрезков, из которых мы строим дворцы.
Самый