лиц дурманили голову, уводили из этого мира в небесные дали, неподвластные приземлённому разуму.
Аня нашла глазами Маринино лицо и удивилась: глаза подруги, ещё вчера залитые слезами, излучали покой и радость, а губы украшала задумчивая улыбка, словно у матери, качающей в колыбели младенца.
«Ах, что за чудо – русская песня», – умилённо подумала Аня, когда затихли последние звуки песни и танцовщицы, остановившись, степенно поклонились друг другу.
– Мариша, давай завтра снова сюда придём? – спросила она подружку.
По просветлевшему лицу Мариши она безошибочно угадала согласие.
– Я бы записала слова песни и переложила их на ноты, – зачарованно сказала Мариша, не отводя восторженных глаз от главной певуньи Ольги – дочери местного пастуха.
– Обязательно запиши, – подхватила Анна, – это очень важно сохранить такое великолепие.
На том и порешили. Но больше сходить в хоровод Ане и Маришке не довелось: утром чуть свет за ними прискакал Степан.
Едва жидкий рассвет над Дроновкой выстлал дорогу густым туманом, оседающим на траве крупными каплями воды, в дверь дома управляющего забарабанили крепкие кулаки; всех домочадцев мигом перебудили крики:
– Сысой, Сысой, открывай! Беда! Беда!
Повскакавшие с постелей девушки увидели, как за окнами металось бледное лицо конюха Степана с вытаращенными глазами и закушенными в кровь губами.
Переполошённым в доме людям достало единого мгновения, чтобы с холодящей ясностью осознать: случилось страшное.
Сысой Маркелович с тёткой Лукерьей без слова кинулись отпирать двери.
Попробовав сделать шаг вперёд, Аня внезапно поняла, что ноги совершенно её не слушаются. Она вцепилась руками в стол и невнятно забормотала испуганной Марише бессвязные слова утешения, проговаривая их, как заклинание:
– Всё обойдётся, Бог не допустит…
Что обойдётся и чего не допустит Господь, Аня не предполагала, но упорно повторяла одну и ту же фразу до тех пор, пока не услышала звяканье дверной щеколды. Ей показалась, что прошла целая вечность, прежде чем управляющий с женой под руки ввели в избу Степана. Тяжело опустившись на подставленный хозяином стул, конюх нашёл глазами Аню и протянул к ней руки с вздувшимися буграми чёрных жил:
– Барышня, Анна Ивановна, беда.
Слова с трудом вылетали из его губ, прерываемые хриплым, с посвистом дыханием. Аня почувствовала озноб от напряжения, но это странным образом придало ей сил, и она нетерпеливо топнула ногой:
– Степан, не томи, что?
Вытерев рукой кровавый рот, Семён с трудом прохрипел на одной ноте:
– Пожар. Дом выгорел, конюшня, сарай… Анисья спаслась и Матрёна с детьми…
Сглотнув ком в горле, Аня скорее всхлипнула, чем проговорила:
– А тятя?
Не отвечая на её вопрос, Степан понурил голову, сдвинул плечи. Пол под Аниными ногами зыбко качнулся. Она крепче вцепилась пальцами в столешницу, напрягла все силы и требовательно